“Мариупольский дневник”: разговор с мальчиком, пережившим войну

Девятилетний Егор Кравцов, автор “Мариупольского дневника”, вместе с мамой поделились тем, где встретили войну, как проходила их жизнь в российской оккупации и о том, кто называет их историю выдумкой. Елена, мать Егора, рассказала, как менялся сын в течение войны и почему начал вести дневник в убежище.

Семья выехала из Мариуполя 30 мая. Сейчас они привыкают к мирной жизни.

“Вообще, первый был шок — свет. Мы света не видели. Обычной лампочки мы три месяца не видели. Было ощущение, что какие-то древние люди вышли. Нам не надо было палить эти костры. Мы чистые. Вечером хожу, говорю: “Господи, я чистая, у меня руки чистые”. Потому что ни воды, ничего не было. Эти костры, грязь, антисанитария. Это просто ужас был. Я иногда до сих пор не верю, что здесь по-другому все сейчас”, — вспоминает Елена.

Напомним, мальчик вместе с мамой пережили штурм Мариуполя ВС РФ – во время боевых действий он оставлял заметки в тетради о пережитых потерях и ужасах войны. Сегодня записки Егора начали сравнивать с дневником еврейской девочки Анны Франк, который она вела в период нацистской оккупации Нидерландов. Неподдельные эмоции автора “Мариупольского дневника” прозвучали в эфире марафона “FreeДОМ” на телеканале UA.

— Елена, Вы помните первые дни наступления? Каким был первый день полномасштабной войны?

— Не верилось. Вот даже когда были первые взрывы, просто не верилось, что это действительно война… Мариуполь, в принципе, не первый раз это переживал. Как-то думали, что может опять где-то на окраинах, где-то далеко все происходит. То, что это вот здесь рядом и то, что это придет к нам, в самый центр города, я вообще не могла предположить. С самого утра уже было страшно. Да, уже взрывалось где-то что-то вдалеке. Но все равно не верилось и все. Какая-то внутренняя паника была, но думали, что все-таки как-то наладится, обойдется. Надежда все равно оставалась на адекватность почему-то.

— Вы наблюдали за Егором? Как он воспринимал эту всю историю? Педагоги, психологи дают определенный инструментарий, советы — как нужно говорить с детьми о войне. Но одно дело давать инструментарий, а другое — по факту разобраться с этим.

— Елена: Егор очень повзрослел. За это время очень повзрослел, стал сильней морально. Он всегда пытался меня поддержать. Мне иногда казалось, что меня дети поддерживают. Не я детей, а они меня. 

— Егор: Кушайте больше — будете взрослыми.

— Елена: Повзрослели, очень повзрослели. Стали более собранные. Стали как-то даже, не знаю, как сказать… В какие-то моменты иногда думаешь: дети это или не дети вообще. Все больше как-то самостоятельней стали. Было такое, что я пошла за водой или куда-то, они дома дров наносили, нарубили. Егор и Ника — дочка моя. Пришла, а они мне — мы уже то сделали, то сделали. До войны вообще не думали о том, что надо что-то сделать. А тут уже самостоятельность эта проявилась очень.

— Егор, а ты помнишь вот первый день, когда бахать начали на улице сильно? Что ты думал вообще об этом?

— Егор: Не знаю, думал, что нас защищают, потому что мама так сказала. Конечно, чуть-чуть мне не верилось, но все равно я так думал. 

— Почему ты начал писать свой дневник? Это кто-то подсказал тебе, или ты сам решил?

— Егор: Я сам. Никто мне не говорил. Просто хотел записать. Мне казалось это прикольным, потому что делать было нечего.

— А для кого ты писал этот дневник?

—Просто так. Ни для кого, просто так писал.

— Елена, когда Вы увидели, что Егор записывает дни, записывает все свои мысли, о чем тогда подумали? Как это восприняли?

— Елена: Я в первый момент, когда это увидела, первая единственная моя мысль была, что ни один ребенок на свете не должен такого писать. Никто просто не заслуживает такого. Это первое, о чем я подумала.

— Егор писал действительно такие страшные вещи. Как будто констатировал это как факт. Как Вам казалось: он сознает в полной мере, что происходило в тот момент?

— Елена: Да, он осознавал. И, как мне кажется, ему просто надо было выговориться, это куда-то выплеснуть. Он всегда пытается морально меня защитить, всегда говорит: “Ой, мам, хотел тебе сказать, но решил не расстраивать, поэтому не буду”. Ну вот в таком плане. И, вероятно, ему надо было то, что у него внутри, куда-то выплеснуть, а меня расстраивать не хотел. Вот, наверное, поэтому и написал. Я так думаю.

— Ваш дом находился буквально рядом с меткомбинатом “Азовсталь”, который обстреливался российскими войсками. Мариупольский фотограф и актер Евгений Сосновский сообщил, что вы были сильно ранены. Что произошло?

— Елена: Первый обстрел был в 4 или в 5 часов утра, еще темно было. У нас вылетели окна все и двери, сорвало замок с входной двери. Мы были у родителей. У нас два дома рядышком. Уже не было ни света, ни воды, ни газа, ничего, и мы были у родителей. Мы старались вместе все держаться. Прятались при каждом обстреле в коридоре. Как тогда нам казалось, это самое безопасное место в плане того, что хотя бы там нет стекол, а в случае чего не будет осколков. И вот прошел первый обстрел.

Каждый обстрел начинался так: летал самолет, а потом начинали стрелять. Вылетели у нас стекла. Естественно, мы уже не спали. Попадала штукатурка. Мы это все убирали и где-то может в 7-8 утра убрали, уже окна начали картонкой закладывать. И начался следующий обстрел.

Опять летел самолет. Мы снова все пришли в коридор. И слышим, что начали стрелять. По звуку, как мне кажется, это мины были. Вот звук летящей мины. Не знаю, с самолета или нет. И где-то рядом приземлилось первый раз, где-то у соседей. Дверь распахнулась, папа мой стал кричать, чтобы мы бежали в ванную. Мы с детьми, с мамой туда забежали. Я его тоже звала. Говорю: “Папочка, иди сюда”. А он говорит: “Я буду держать дверь, потому что если она откроется, то неизвестно, что будет”.

И в этот момент — очередной “прилет”, на нас упала крыша. Крыша слетела, упал потолок. Сразу пыль, мы ничего не видим и задыхаемся, крики детей, они плачут, кричат: “Мама, нам страшно”. Я почувствовала боль, у меня вся левая сторона просто онемела.

Прежде всего был страх. Вот страх от того, что не понимаешь, что, как происходит, насколько серьезно, что с детьми. Потом потихоньку эта пыль начала оседать. Дочка кричит, что у меня кровь с головы течет. Я ее давай успокаивать. Говорю: “Доця, может царапина, может что-то не сильно”. Но потом смотрю, действительно, с головы за ухом по шее стекала кровь.

Егор тоже кричал, что у меня что-то в спине, у меня там какой-то камень. Говорю, это, наверное, царапина. Ну как-то чтобы их немножко успокоить.

— Егор: Ага, царапина с кровью.

— Елена: Ну, мне же надо было тебя как-то успокаивать.

— Егор: Я понял, что это было зря, потому что я провел по спине рукой вот так. Как спина была… ну больно было. Я протер, и от этого там кровь увидел. Ну сначала маленькая, потому что я по контурам только обвел. А если бы я еще глубже?

— Елена: Потом пыль немножко осела, мы стали выбираться. Я говорю детям: “Давайте, выходите”. В принципе, весь потолок был у меня на спине. Я его держала спиной вот то, что упало. Чувствую, что я этого долго не выдержу.

Мы начинаем выбираться в коридор, видим моего папу. Он лежал на полу. Видимо, он держал дверь, от взрывной волны ее дернуло, и он как-то развернулся не так. Он сломал себе бедро, и, скорее всего, еще осколки попали. Он лежал на полу и не мог шевелиться. Мы через него кое-как пролезли, перешли в другую комнату. Тогда я уже более детально осмотрела раны, конечно, была в шоке.

Егор, когда я подняла кофту, у него там с ладонь рана была, а я думала, что там легкие. Вот я просто вижу, что там что-то было желтое, рыхлое. И в первый момент я подумала, что это легкие. Как оказалось, это был подкожный жир. Полностью счесало ему кожу. У дочки тоже голова была рассечена, палец. Она прикрывала рукой голову, видимо, часть удара пришлась на палец.

Потом мы детей через окно кое-как вытащили из дома. Папа лежал, не мог двигаться, сорвало дверь в комнате. Я ее как-то положила на пол, и по этой двери его перетащила с коридора в комнату, где крыша была еще целой.

Сейчас я, кажется, не представляю, как я это сделала. Потому что, ну, не знаю, где на тот момент у меня взялись силы. Слава Богу, пришел сосед, оказал первую медицинскую помощь, промыл детям раны, перевязал. Я уже понимаю, что помощи никакой медицинской не будет, врачей уже нет. И я ему говорю: “Ты мне скажи, дети выживут без врачей?”. А он мне: “Ты на себя посмотри, ты не выживешь, ты истечешь кровью, и умрешь”. Но, слава Богу, обошлось.

— Как вы это пережили, как пришли в себя?

— Как пережили? А какой выбор? У меня дети. Ради них надо было держаться. Вот, в принципе, весь ответ. По поводу отошли — конечно, когда я приехала в Украину уже, на подконтрольную территорию, первые, я не знаю, может, два дня потом, я рыдала, целыми днями просто.

Берешь телефон, открываешь соцсети, везде Мариуполь, везде эти развалины. Я понимала, что там я не смогу находиться даже из каких-то моральных соображений. Но все же, когда я выехала сюда, первое время вообще было морально невыносимо просто.

— Егор, а ты знаешь, что с твоими друзьями?

— Егор: Видел Андрея и Илью. Они в Запорожье. Максим тут, в Киеве. У меня еще был, надеюсь, он и сейчас есть, друг Артем, но он до войны выехал, я не знаю, что с ним.

— Елена, а в какой момент Вы поняли, что ни в коем случае нельзя оставаться в Мариуполе, что это очень опасно и для детей, и для вашей жизни?

— Елена: На самом деле, это решение мне далось очень сложно. На тот момент, когда стреляли у нас, выехать не было возможности вообще. Я еще тогда маме говорила, это апрель, может, начало мая, я говорю: “Мам, надо выбираться, потому что когда перестанут стрелять, будет намного сложнее выехать морально”. Вроде как все закончилось, вроде как уже неопасно. И действительно, вот так и было. Мы выехать все же не могли в мае. Но с каждым днем, когда становилось тише и тише, морально становилось намного тяжелее выезжать. 

Одно время я собиралась даже остаться там. Во-первых, когда ты находишься дома, хоть все и разбитое, побитое, нет никаких благ цивилизации, нет ни света, ничего, но ты думаешь, что это твой дом, как ты его бросишь. Но когда ты выходишь за пределы дома, на улицу в город, просто смотришь и понимаешь, что да, все вроде как твое, но это все чужое. Это не тот Мариуполь, который был. И там находиться сложно.

Сложно каждый раз выходить на улицу, все это видеть. Потом, опять же, что будет зимой. У меня двое детей, что я буду делать зимой? Света нет, воды нет, может, и тепла не будет. И вот последнее, что меня подтолкнуло выехать, наверное, когда встал вопрос о школах, я поняла, что моих детей будут учить тому, что это мы, украинцы, себя обстреливали, обстреляли город. Мои дети прекрасно знают, чей самолет там летал, кто в нас стрелял. И вот, что им будут вкладывать в головы, это, наверное, было основное, что меня подтолкнуло выехать оттуда. Я не хотела этого вранья.

— Елена, а что вы могли бы сказать людям, которые называют выехавших из Мариуполя мифом?

— Елена: Вы знаете, я с 2014 года пыталась что-то доказать этим людям, и я поняла, что смысла даже нет что-то им доказывать, вот просто. Мне кажется, пока каждого это не коснется… Даже в Мариуполе были такие случаи, до 2014 года там, дескать Россия — наши братья, а когда сейчас мы с ними встречались в мае, то люди уже думают иначе. Допустим, и я много раз слышала, что мы такого не ожидали от них.

Поэтому, мне кажется, пока люди сами с этим не столкнуться, им что-то доказывать нет смысла. Дай бог, конечно, чтобы кто-то бы понял. Но я просто сейчас даже не вижу смысла тратить свои нервы. Я достаточно потратила их, чтобы с этими людьми как-то бороться. Они того просто не стоят.

— Какие у Вас планы дальше? Вернетесь в Мариуполь после деоккупации?

— Елена: Обязательно вернемся, да. 

— Егор в киевскую школу пойдет?

— Елена: Пока не знаем еще, четких планов нет. Ближе к сентябрю будем определяться. 

— Как украинская власть с вами сотрудничает, помогают как-то?

— Елена: Конечно. Мариупольские очень помогают. Вот наш фонд “Я-Мариуполь” очень помогают. Когда мы выехали, нам тоже очень наши ребята помогли украинские, мариупольские. Первые дни в Запорожье, здесь тоже. Обычные люди помогают. Вообще нереальная поддержка. И помогают все.

Читайте также:

По Крыму будут наноситься удары – Лакийчук

Удары в тыл: Российские военные обстреливают Покровск, Краматорск и Бахмут