Троицкий: Любое взаимодействие с “русским миром” сейчас токсично

Владислав Троицкий — украинский театральный актер, режиссер, драматург. Родился в России, но еще подростком переехал в Украину. Создатель первого независимого театра “Дах”, групп DakhaBrakha и Dakh Daughters. Президент фестиваля современного искусства ГогольFest. Лауреат Шевченковской премии. Кроме Украины ставит спектакли в театрах Германии, Франции, Польши, Швейцарии. 

Сейчас режиссер с семьей находится на северо-западе Франции. Вместе с актерами он гастролирует с постановками о войне России против Украины.

— Когда началась война, мы советовались с ребятами из DakhaBrakha, девчонками из Dakh Daughters, где мы более полезны стране, где мы более эффективны. И поняли, что наша миссия — в западных странах. В Америке и в Европе мы гораздо более полезны для страны, чем если бы мы волонтерили в Украине. Потому что я чувствую, что за эти почти 5 месяцев войны в Украине люди на Западе, безусловно, устают. Новости уже не шокируют. Это становится шумом.А тут еще приближается осень. И все на Западе с ужасом ждут этого кризиса, который связан с газом, с отоплением, с повышением цен. Чтобы эта усталость не усиливалась, чтобы простые люди и политикум не отмахнулись от этой чудовищной войны России против Украины, им нужно напоминать, эмоционально их подключать. И также пояснять, что сейчас Украина — это форпост, это защита всего мира.

— Поэтому ты ездишь по центрам и не даешь людям заснуть во всем этом.

— Очень важна эмоциональная коммуникация. Например, мы сделали здесь спектакль Danse Macabre (“Пляска смерти”), премьера которого состоялась в Париже 16 июня в театре “Одеон”. И зрители — французы, швейцарцы, люксембуржцы — говорят: мы этот 1 час 20 минут вдруг почувствовали, что война здесь, и мы дышим этим воздухом, мы видим этих отважных женщин, которые смотрят в бездну, в глаза этого чудовища, но при этом сами не превращаются в него. Потому что их сердца наполнены любовью не к чудовищу, а к жизни, к созиданию. То есть вопрос: как остаться человеком, как сохранить в себе способность эмпатии, как не превратиться в жертву. С одной стороны, мы жертвы. Но это не мы жертвы, мы — герои. И это очень важное чувство, которое ощущает наш зритель во время спектакля.

— А что это за текст? Это, по сути, документалистика?

— В спектакле есть тексты из дневников людей. Но большинство текстов — это авторские тексты девчат из Dakh Daughters. Это их личные истории. Также есть фрагменты из книги Йова, библейский текст, который добавляет метафизичность понимания, что это не частная история, а это на самом деле глобальная история.

В чем опять же суть этого спектакля? Это новый тип театра, это реальный театр. И зрители тоже говорят — это странное ощущение, что ты видишь спектакль о том, что происходит сейчас. То есть реальность. Именно реальность. Как в английском языке presеnt continuous — настоящее текущее. И вот это вот настоящее текущее.

— Но ты в Европе встречал и людей, которые реагировали на спектакль “Ну сейчас не время. Зачем? Надо мириться. Давайте мириться. Зачем же вы о войне?”.

— Сейчас их уже меньше, но в начале очень было много таких месседжей. Например, такое звучало даже в кулуарах, когда мне вручали европейскую премию. Я понимаю, что они не то, что полезные идиоты. Они конформисты. Они втянуты в организации выставок, гастролей, конференций, семинаров, которые организовывало “Россотрудничество” в течение последних 15 лет. Это был “золотой дождь”, который сыпался на этих людей. И вот сформировалось поле лояльных людей.

Но вот сейчас в ответ на это мы вместе с группами DakhaBrakha и Dakh Daughters создали проект “Арт-фронт”. “Арт-фронт” — потому что через чувственную историю, через взаимодействие с сердцем идет привязка людей, симпатиков Украины. А их уже десятки тысяч, потому что мы провели около 100 концертов, спектаклей, встреч с публикой. Около 100 интервью разных в разных медиа в Америке, в Европе. И это все наше оружие.

Другое дело, что пока государству Украине не хватает системности проработки темы культуры как оружия, что это тоже фронт, и на нем нужно системно работать. За последние годы у нас появилась плеяда кинорежиссеров, которые входят в международный киношный истеблишмент и появляются на разных фестивалях. И это хорошо. Но это должна быть система. Выставка, концерт, спектакль…

Читайте также: Интервью с мариупольским художником Евгением Сосновским: “Нас стреляют потому, что мы есть”

— Вы же выступаете на центральных театральных площадках Европы.

— И Америки. Сейчас идет 20-й уже американский тур группы DakhaBrakha. А один город в США, с которого начинался наш тур, объявил 19 июля днем “Дахи Брахи”. В знак солидарности с Украиной.

И таких активностей много. Вот, ко Дню Независимости Украины в норвежской столице Осло 24-26 августа пройдет аналог нашего фестиваля ГогольFest. Сейчас обсуждаем большой проект в Берлине в октябре, потом — Гамбург. Это не только один спектакль, а и в течение нескольких дней выставки, дискуссии, концерты, спектакли.

— А волонтерскую деятельность ведете?

— Мы собираем деньги. Безусловно. На всех этих спектаклях, концертах происходит сбор денег. Думаю, что мы собрали уже больше 2 млн евро за это время.

Даже больше. Потому что на благотворительном вечере, который организовывал Шон Пенн в Голливуде 10 июня с нашим участием, в пользу Украины было собрано 1,4 млн долларов.

— То есть вы выполняете сейчас на Западе функцию такого культурного посольства. И ты сказал, что эта работа должна быть системной со стороны Украинского государства. Как ты это видишь?

— Вот как Зеленский. Как началась война, он ввел новый нарратив. Что такое новая политика? Когда ты говоришь правду. Это же просто был шок для всего политического Запада, когда тебе говорят правду без всяких там вторых, третьих, пятых планов.

И вот ты делаешь зацеп, когда эмоционально подключаешь людей. А дальше ты разрабатываешь систему по работе с культурным, экономическим, бизнес-сообществами. Как выстраивать для них, как дальше развивать эти месседжи.

Потому что война продолжается, кризис на Запад надвигается. Я это чувствую особенно в Германии. Франция чуть более спокойно себя чувствует, хотя напряжение тоже есть. А в Германии, которая зависит от российских газа и нефти, все политики боятся, что немцы замерзнут.

И вот это мужество отстоять ценности, напомнить всем, что демократия, свобода, независимость — это не пустые слова. Казалось бы, очевидные вещи, но ты должен их защищать сегодня.

—То есть ты видишь главную задачу украинского искусства не в том, чтобы сейчас рассказывать о палачах, крови и ужасе, а рассказывать о вечных ценностях — свобода, демократия и так далее? Или это надо как-то комбинировать?

— Конечно, комбинация. Потому что понятно, что они не должны забывать о том, что война идет. И что каждый день гибнут люди, разрушаются дома, города. Это один кейс.

Но это должна быть не абстрактная война. А нужно показывать, что эта война — ради будущего наших детей, нашего будущего. Что сегодня формируется будущее будущих десятилетий. Во всем мире, не только в Украине.

И эта война — это борьба с авторитарными режимами, которые пытаются воспользоваться вот этой неразберихой на Западе.

С другой стороны, консьюмеризм (потребительство, — ред.), который проник во все, коррумпировал западное общество. Нужно немного сбросить с себя этот жирок сытости. И понять, что ценность твоей жизни — это не только мещанское благополучие и вялое брюзжание на диване. Не это демократия.

Демократия, свобода — это не о смерти, это вопрос социальный, наполненный любовью к жизни. А вот “русский мир” транслирует некрофилию, когда ты живешь прошлым и в настоящее тащишь старые замшелые лозунги и тому подобное.

— А как у тебя вообще сейчас с россиянами? Ты, наверняка, встречаешь их в Европе.

— Никак. У меня был один случай, для меня неприятный. Меня пригласили на дискуссионную панель на фестивале во Франции. И организаторы из совершенно добрых намерений пригласили Татьяну Фролову (создатель и режиссер Театра КнАМ — первого официально зарегистрированного частного театра в СССР, — ред.). Она из Комсомольска-на-Амуре. У нее независимый театр.

И вот она говорит: “Мы за мир, дружбу”. Я говорю: “Для меня это неприемлемо. Потому что сейчас любое взаимодействие с “русским миром” токсично. Поэтому когда война закончится, дальше можешь говорить, сейчас — нет”. И хотя я сразу высказал свою позицию, но в СМИ появилась фотография, на которой мы сидим за одним столом.

А через две-три недели мы должны были играть спектакль на фестивале в Лионе. Нам сказали: есть один день, но играть в один день со спектаклем Татьяны Фроловой. Я говорю: “Нет”. Они такие: “Ну, ты же сидел с ней за одним столом”. Я говорю: “Я оказался в неведении. Если бы я знал, я бы не сел”.

Еще одна история с фестивалем в Авиньоне со спектаклем Серебренникова (76-й фестиваль проходит с 7 по 26 июля 2022 года, его открыл спектакль российского режиссера Кирилла Серебренникова “Черный монах” по повести Антона Чехова, — ред.). С одной стороны, программа Авиньонского фестиваля была спланирована еще до войны — в январе или в декабре прошлого года.

И когда началась война, нам предложили участвовать в закрытии фестиваля. Директор фестиваля [Оливье Пи] уходит с этой должности и на закрытии у него свое шоу. И он говорит: я выделяю вам полчаса и вы делаете свое высказывание внутри моего шоу. Это почетно, это солидарность и так далее. Потом я узнаю, что Серебренников открывает фестиваль. Что сейчас сделать? Можно сказать: “Ни в коем случае, мы не будем выступать”. Но с другой стороны ты понимаешь, что если ты говоришь много о Серебренникове, ты делаешь ему рекламу, даже своим негодованием. Но теряешь важность того, что ты ставишь точку в окончании [всего фестиваля] и имеешь возможность высказаться.

Тогда мы настояли, что в нашем музыкальном выступлении будет еще текстовая часть. И они согласились. Мы изменили полностью видео — сделали видео, связанное с войной, с преступлением России. И будет очень сильный текст о нашем сознании — кто мы такие, что такое Украина, кто такие украинцы, какова наша позиция в этом мире.

Читайте также: “Я из нации разбойников и готов за это расплачиваться”. Интервью с Быковым

— Ты внутренне, как режиссер, занимаешься сейчас люстрацией русской культуры? Например, русскую классику будешь в будущем ставить?

— Очень сложно. Я еще перед войной стал русофобом. Хотя я занимался очень много и Достоевским, и начал заниматься Чеховым. Я вдруг осознал… Вот великий русский писатель Достоевский, который описывает архетип русского характера.

Он настолько круто его описал, что ты понимаешь, что ни с одним героем Достоевского в жизни ты не хочешь иметь ничего общего.

Или Андрей Платонов. Его герои — это чудовищные люди, просто ужасные люди. И Чехов, перед которым на Западе преклоняются. А на самом деле главная реплика Чехова: “Я всю жизнь по капле выдавливал из себя раба” (фраза из письма Чехова издателю Суворину, — ред.).

А его реплики по поводу отношения к русскому народу. А его описание так называемой интеллигенции — “Вишневый сад”, “Дядя Ваня”, “Чайка”. Все главные его пьесы — это история о никчемных людях. Они реальные. Они могут красиво говорить. Да, они милые, они остроумные. Но они не в состоянии ничего сделать хорошего. Они в состоянии, прости за такое слово, просрать жизнь.

И то, что сейчас произошло в России, — это просто генезис. Это происходило раз за разом. Появлялось чудовище, начиная от Ивана Грозного, потом появился Петр I (хотя он типа герой, но на самом деле — это чудовище), Александр Невский, которого описывают как святого для России, который был фактически ставленником Орды.

И этот пантеон героев России — это просто какие-то монстрилы. И Николай II, который “Кровавый”, который с одной стороны безвольный, с другой — его увлечение Распутиным, мракобесием, расцвет черносотенства в начале ХХ века. Это и Сталин, в конце концов. Вот теперь Путин.

— А где, в чем этот центр темной силы?

— Думаю, в рабском сознании [народа]. Вот раб. Более того — раб, который гордится своим барином. Вот барин обмазался дерьмом, кровью, голый пляшет на столе, всех посылает, абсолютно отвратительное, мерзкое… А раб, крепостной: “Опять наш барин дает”. И сейчас я чувствую, что Россия наполнена вот этим вот каким-то сладострастным мазохтистическим чувством. Люди светлые, конечно, в любом мире есть. Но когда твое сознание шаг за шагом идет на маленькие уступки своим ценностям, то в какой-то момент… Но был короткий период свободы в России. В 1990-е, которые сейчас называют “лихие 90-е”. Да, были бандиты, все дела. Но на самом деле, тогда было чувство свободы. Было же, было. Я это помню. Но все ее испугались. Потому что свобода — это же не нежное, пушистое, мимимишное существо.

— А наши украинские беженцы за рубежом?

— Да, это еще один кейс нашей работы — адвокатура беженцев. Потому что особенно в начале войны мы не раз сталкивались, например, во Франции, где особенно культурное сообщество более левое, социалисты. И они говорили: это расизм, почему больше преференций  украинским беженцам, а не сирийским, не афганским.

Я им говорю — есть же принципиальная разница. Во-первых, это беспрецедентная история, что на Украину без всякого повода напала огромная страна с использованием практически всех видов вооружения, кроме ядерной бомбы (которой она угрожает).

Во-вторых, средний портрет украинского беженца — это женщины с детьми. Средний портрет сирийского или афганского беженца — это молодые парни до 25 лет. 90% наших беженцев хотят вернуться домой, и уже пошел большой поток возвращения.

И в этом есть принципиальная разница. То есть украинские беженцы — это не иждивенцы. Бывают разные ситуации, но в основном — это люди с внутренним достоинством. Да, им тяжело.

Например, наши девочки из Dakh Daughters — они все с маленькими детьми. Есть дети до года, а также год, два года, пять лет. И таскать их с собой по гастролям тяжело. Как организовать жизнь? Кто-то пригласил на помощь своих мам. Но все равно тяжело.

Еще надо понимать провинцию Франции. Здесь практически нет людей, которые разговаривают на английском языке. И поэтому надо быстро учиться французскому языку — во время гастролей, во время репетиций.

Короче, это тоже фронт. Это часть нашей защиты себя, своей страны, мира. Конечно, это не страшная история, когда ты находишься на передовой в окопах, когда тебя поливают “Градами” и “Ураганами”. Нет, конечно. Это некорректно сравнивать. Но мы максимально делаем, что мы можем.

— После завершения войны, после победы, что бы ты поставил для украинского зрителя?

— Очень сложно забегать вперед. Но, конечно, надо делать гимн жизни. Надо поставить какую-то хорошую комедию, высокую комедию. Потому что все равно человек должен быть наполнен и верить в чудо. Все-таки в каждом из нас есть ребенок, божественный ребенок, который удивляется миру. Удивляется, поражается миру так, что по-детски открывает рот и замирает. А условный взрослый ему говорит: “Закрой рот, ворона влетит”. И вот хочется делать спектакли об этой возможности удивляться миру. И, конечно, улыбка. Все-таки важно: самые ужасные вещи делаются со скотским серьезом.

Читайте также: Витовская: Европа знает недостаточно о культурном и историческом наследии Украины. Много было украдено Российской империей

Читайте также: Если бы страны ЕС и дальше зависели от российских ресурсов, их бы это погубило – литовский политик

Девятилетний Егор Кравцов, автор “Мариупольского дневника”, вместе с мамой поделились тем, где встретили войну, как проходила их жизнь в российской оккупации и о том, кто называет их историю выдумкой. Елена, мать Егора, рассказала, как менялся сын в течение войны и почему начал вести дневник в убежище.