Российскому обществу предстоит долго выбираться из этого позора: интервью с главой общества “Мемориал” Яном Рачинским

Ян Рачинский — российский правозащитник, борец за историческую правду и должную память о жертвах политических репрессий СССР. Он с коллегами изучал и находил доказательства геноцидов, массовых расстрелов и других преступлений силовых и карательных органов Советского Союза. Участник международных миссий, свидетель последствий войны и вооруженных конфликтов в Чечне, Карабахе, Осетии и Приднестровье. Руководитель проекта по созданию единой электронной базы жертв политических репрессий.

С 2018 и до ликвидации Верховным судом Российской Федерации в феврале прошлого года Ян Рачинский возглавлял крупнейшую и старейшую правозащитную организацию России — международное общество “Мемориал”. В этом году наряду с украинскими и белорусскими правозащитниками “Мемориал” получил Нобелевскую премию мира.

Сегодня Ян Рачинский — гость программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

Деятельность “Мемориала” после закрытия в РФ

— Сейчас “Мемориал” прекратил свое существование?

— В России ликвидированы две мемориальских организации — международный “Мемориал” и правозащитный центр “Мемориал”.

Но “Мемориал” — это большая структура, сеть независимых организаций. И помимо этих двух существует целый ряд — в России, в Украине, во Франции, Германии, Чехии, Польше, Италии. У нас достаточно большое сообщество. Так что работа продолжается.

— А где сейчас сотрудники, которые работал в московском офисе?

— Часть сотрудников уехала из России и работает удаленно. Часть осталась в Москве.

Наше здание пока еще не отобрали, только собираются, был суд только первой инстанции. В 2023 году будут рассматривать апелляцию. Мы продолжаем бороться. Здание все-таки — это наша собственность и по закону его отобрать не могут. Другое дело, что для наших судов закон не является безусловным руководством к действию. Решают зачастую иначе.

— А в Беларуси существует “Мемориал”?

— Нет. Беларусь — это отдельная тема. Более 15 лет назад мы пытались зарегистрировать там отделение международного “Мемориала”. Но по белорусских законам это было решительно невозможно. Но там есть люди, которые с нами сотрудничают.

— А что сейчас с “Мемориалом” в Украине?

— Надо сказать, что в Украине два “Мемориала”. Это исторически сложилось с времен еще распада Союза. Часть организаций “Мемориала”, которые возникли в Перестройку, остались с нами. Часть образовали независимый “Мемориал” имени Стуса, они действуют независимо от нас. У нас бывают эпизодические контакты.

Есть наши коллеги в Николаеве, есть “Мемориал” в Одессе, есть Харьковская правозащитная группа, которая входит в международный “Мемориал” и является наиболее известной из украинских организаций. Был “Мемориал” в Мариуполе, который поучаствовал в сооружении памятника жертвам Голодомора и жертвам коммунистического террора. Сейчас памятник разрушен.

Взаимоотношения “Мемориала” и власти

— “Мемориал” работал и над увековечением памяти украинских жертв репрессий. Например, именно ваш сотрудник нашел массовые захоронения в лесном урочище Сандармох в Карелии, где палачами НКВД были расстреляны и погребены украинские интеллигенты, украинские писатели, поэты. Расскажите об этом.

— Это была совместная экспедиция петербургского и карельского “Мемориала”. Но обнаружил это место Юрий Дмитриев. Приблизительно было понятно, в каком районе искать. Но опыт поисковика у Дмитриева огромный. Именно он в какой-то момент понял, что нужно посмотреть в этом направлении, поискать в конкретном месте. И его предположения подтвердились при первых же пробных раскопках, хотя не все участники верили. И в дальнейшем именно благодаря Юрию Дмитриеву жертвы были перезахоронены. Сандармох был объектом его непрестанной заботы. И по его инициативе на памятнике, установленном там, написано: “Люди, не убивайте друг друга”, что сегодня особенно актуально.

Дмитриев всегда был человеком таким не слишком покладистым и всегда открыто высказывал свою позицию. И это стало раздражать власть после 2014 года. Потому что Юрий Дмитриев не скрывал своего отношения и к аннексии Крыма, и к действиям российских властей и российских войск на востоке Украины. И были придуманы обвинения в его адрес — максимально компрометирующие. (Дмитриев с 2016 года находится в заключении в РФ. В 2020 году был приговорен к 13 годам заключения по обвинению в насильственных действиях сексуального характера. В 2021 году срок продлен до 15 лет, — ред.).

Я четверть века знаю Дмитриева, многие и более, поэтому нелепость этих обвинений была совершенно очевидна. Она была очевидна и суду. В российской судебной практике почти не бывает оправданий по таким обвинениям. Тем не менее, первый и второй суд эти нелепые обвинения отверг. А вот третий суд вынес этот чудовищный приговор. Но Юрий Дмитриев не сдается.

Ему осталось сидеть еще где-то 8 лет. Но я надеюсь, что столько лет нынешний режим не может длиться.

— 15 октября 2021 года в правозащитном центре “Мемориал” в Москве вы организовали закрытый показ фильма “Цена правды” (рабочее название “Гарет Джонс”) польского режиссера Агнешки Холланд. Фильм о Голодоморе. Во время показа ворвалась группа людей в масках и попыталась сорвать показ, затем прибыли силовики, заблокировал офис, устроили допрос зрителей и сотрудников. Почему именно фильм о Голодоморе вызвал такую реакцию?

— Думаю, что это, скорее, совпадение. Но, действительно, может быть знаковое совпадение. Прокуратура не решается написать, что ей не нравится в нашей деятельности, почему этот фильм не нравится.

Нас ликвидировали по смехотворному обвинению, что у нас на нескольких материалах не стояли плашки “иноагентов”. Смехотворно на таком основание ликвидировать организацию. В устной речи прокурор проговорился, что им не нравится, что “Мемориал” изображает СССР террористическим государством. А мы просто слишком много знаем об это истории, и непонятно, как еще назвать государство, уничтожавшее собственных граждан в таком количестве.

Это и Голодомор. Честно говоря, я не думаю, что была цель уничтожить украинский или казахский народ, или часть русского народа, который тоже в Голодомор пострадал изрядно. Думаю, что было хуже. У них не было ненависти, ненависть можно понять, а им было все равно. Это совершенно уже невозможно принять.

Да, это государство было террористическим. В российской истории со времен смуты не было еще такого примера, чтобы люди умирали непосредственно от голода. И не было такого количества прямых убийств в годы Большого террора, когда было уничтожено больше 600 тысяч человек внесудебными органами по заочным решениям этих “троек” (“тройки” состояли из трех человек — начальника областного УНКВД, секретаря обкома компартии и прокурора, они имели право приговаривать арестованных лиц к расстрелу, а также заключению в лагеря или тюрьмы на срок от 8 до 10 лет, — ред.).

И именно то, что мы говорим, что наше государство действительно было террористическим и преступным в определенные периоды, и раздражает нынешние власти. Для них государство священно, государство превыше всего.

— А с какого момента началось неприятие вашей деятельности?

— Горячей любви с властью у нас не было никогда. Был период Перестройки, когда наша деятельность была, скажем так, в русле. Михаил Горбачев придавал большое значение именно открытию правды об истории. Потому ни раз, когда на “Мемориал” были нападки, выступал в нашу поддержку. Его представления о государстве как об инструменте общества, его попытки активизировать общество, было близко. Но это быстро изменилось. И уже с 1993-1994 года, определенно с начала Чеченской войны наши отношения с государством становились все сложнее и сложнее.

С приходом Путина это стало очевидно очень быстро. Еще в 2002 или в 2003 году он высказал свою идею о том, что историей надо гордиться. Вот с этих пор довольно во многом отношения стали осложняться.

И хотя была принята концепция государственной политики в области увековечения памяти жертв, но она была принята в очень урезанном формате. Из того, что мы предлагали, там осталось едва ли не треть. Например, мы предлагали дать юридическую оценку преступлениям прошлого. Это исчезло напрочь. Это и есть главная проблема. У нас есть жертвы преступлений, жертвы репрессий, но преступников у нас нет. У нас сейчас невозможно узнать, кто был следователем, кто был членом этих “троек”, кто приводил в исполнение приговоры. Эту информацию пытаются скрыть. И само собой, невозможно сказать, что преступником было государство. Хотя именно оно было главным преступником.

Возможно, итоговый внезапный шаг Генеральной прокуратуры с требованием ликвидации “Мемориала” был связан уже с тогдашними планами агрессивной войны. Может быть, они опасались того, что “Мемориал” опять станет центром протеста, как это было в Первую чеченскую войну, где “Мемориал” сыграл довольно заметную роль. Может, просто на всякий случай зачищали все поле.

— Вы говорите, что нет имен преступников, палачей. То есть это все до сих пор засекречено в Российской Федерации?

— Вообще говоря, они не являются государственной тайной и не могут являться. Но в копиях, которые выдают архивы ФСБ (поскольку большая часть документов по-прежнему в ФСБ), нет фамилий тех, кто подписал, утвердил документ. Фамилии закрываются при ксерокопировании. Зачем это делается — непонятно. Потому что информации за прошедшие годы достаточно много, и мы все равно издадим справочник, который делаем по составам “троек”.

— А какими более современными периодами истории вы занимаетесь?

— К сожалению, часть проблем осталась. Тот же Кавказ по-прежнему горячая точка. Это не только Чечня, но и целый ряд республик в разной степени. Чечня — в первую очередь, потому что похищения людей и преследования. Там множество проблем осталось.

Но есть и другие. Есть и политзаключенные в самой России. Те, кто высказывает несогласие с Министерством обороны РФ, сейчас тоже оказываются преследуемыми. И о них, как минимум, нужно распространять информацию, чтобы у людей было понимание, какова нынешняя ситуация в России.

С 2014 года горячей точкой стали Донбасс и Крым, где тоже идут политические преследования. У нас были совместные с украинскими коллегами и с коллегами из иных стран миссии на Донбасс. Поездки по обе стороны линии разграничения. Это 2014-2016 годы. Наши доклады об этом известны, опубликованы.

К сожалению, предотвратить сегодняшние события мы не смогли. Но свою основную функцию — сбор информации и доведение ее до общественности — мы продолжаем.

— В чем вы видите причину именно нынешней, полномасштабной войны России против Украины?

— Первопричину этих преступлений мы видим в сакрализации государственной власти как высшей ценности, что этой власти угодно ставить государственные интересы над личностью, ее свободой, достоинством и правами. Это перевернутая система ценностей, в которой люди — лишь расходный материал для решения государственных задач.

Одно из очевидных следствий сакрализации государства — возрождение имперских амбиций. Проявлением этого в начале Второй мировой войны стали нападения на Польшу и Финляндию, захват стран Балтии, аннексия Бессарабии и Северной Буковины. Послевоенный диктат в отношении стран Восточной Европы, вторжение в Венгрию в 1956 году, в Чехословакию в 1968 гоуд, война в Афганистане — проявление тех же амбиций, которые живы и сегодня.

Другое следствие — безнаказанность не только тех, кто принимает преступные политические решения, но и тех, кто совершает преступления при их исполнении. Безнаказанными и даже нерасследованными остаются бессудные казни, убийства мирных жителей, пытки и мародерство. Мы видели это в военных действиях в Чечне. Мы видим это и сегодня на захваченной территории Украины.

Нобелевская премия мира

— Когда пришла новость о присуждении Нобелевской премии мира-2022 трем правозащитным организациям (украинскому Центру гражданских свобод, российскому “Мемориалу” и белорусскому правозащитнику, председателю правозащитного центра “Весна” Алесю Беляцкому), как я понимаю, вы были в суде в этот момент?

— Я ехал на суд по поводу нашего помещения. Сначала мне позвонил незнакомый журналист и сообщил об этом, поэтому я не поверил, подумал, что розыгрыш. Через пять минут позвонил знакомый журналист.

— До оглашения премии не было контактов с лауреатами?

— Нобелевский комитет довольно строго хранит тайну. Мы, честно говоря, в этом году даже не предполагали. “Мемориал” неоднократно выдвигали на Нобелевскую премию. А в этом году мы, честно говоря, даже не очень интересовались, так как слишком много было других событий.

— Но вот вы прибыли в суд, уже известно, что “Мемориал” получил премию. Вас кто-то там поздравлял, как-то реагировали на эту новость или нет?

— В суде нет. Это потом уже нашего юриста поздравлял кто-то из судебных исполнителей, но в суде нет. Может быть, из-за этого немножко дольше длился суд, потому что надо было получить инструкции, как реагировать на неожиданность. Но никаких реальных следствий присуждение нам премии не имело. В зале суда не прозвучало. В коридоре — да, все поздравляли друг друга.

— А российская пропаганда как-то отреагировала?

— Нет. Насколько я понимаю, основная цель сегодняшней пропаганды — сделать вид, что ничего не случилось, что ничего и не было.

Единственная была реакция — господину Фадееву, председателю Совета по правам человека при президенте РФ, был задан прямой вопрос. И он сказал, что если “Мемориал” хочет сохранить “остатки репутации”, он должен отказаться от премии “в такой сомнительной компании”.

Для нас же кампания не сомнительна. Для нас эта компания — честь и радость. Честь быть в одной компании с Алесем Беляцким, очень мужественным и стойким правозащитником, и с нашими украинскими коллегами, с которыми мы уже много лет работаем.

На мой взгляд, очень правильное решение Нобелевского комитета подчеркнуть, что гражданское общество едино, независимо от того, в каких отношениях состоят государства. Цели, ценности едины.

— А где медаль “Мемориала” физически находится?

— Она хранится в надежном месте в Москве. Это реплика — точная копия, которая изготовлена на том же монетном дворе. Поскольку у нас много организаций, Нобелевский комитет предоставляет возможность получить несколько копий, чтобы можно было показать ее в разных странах. Это официально изготовленные копии.

— А что, что с материальным выражением премии? Три победителя. Она делится на троих?

— В таких случаях премия делится по числу лауреатов. В нашем случае — на троих.

Деньги перечисляются на тот счет, который мы указываем. Их использование — на усмотрение каждого из лауреатов. Мы решили, что часть будет направлена на поддержку политзаключенных и их семей в России. По всей видимости, будет создан какой-то фонд. Это пока еще предстоит решить. И вторая часть — на помощь семьям погибших гражданских лиц в результате нападения на Украину.

— Непосредственно во время вручения премии в Осло после вашей нобелевской речи выступала Александра Матвийчук из украинского “Центра гражданских свобод”. Она сказала о коллективной ответственности россиян за то, что сейчас происходит. И в вашей речи прозвучало, что коллективная ответственность может быть, но не может быть коллективной вины, потому что это не требует никакой работы. А вот именно ответственность подразумевает работу над тем, что ты, народ и твоя страна сотворили. Как вы думаете, каким образом придется отвечать за то, что сейчас происходит?

— Я могу только повторить, что нет коллективной вины, не может быть коллективного наказания. Отвечает каждый за то, что он сделал или не сделал. Сам факт принадлежности к народу или к организации не влечет за собой ответственности.

Если возвращаться к историческим событиям, принадлежность к Вермахту не означала автоматической вины. Мне кажется, что это искусственное расширение круга виновных ничему не помогает. Речь идет о том, что наказание, должны понести те, кто виновны в конкретных действиях. Тут бесспорно.

Главное, что придется сознавать — это тот чудовищный позор, который представляет сегодняшняя российская политика. Это не будет легко. Так же, как и немцам было не легко осознать, что сотворило нацистское руководство. Это будет длинный путь.

Но важно, на мой взгляд, понимать, что есть разные задачи. Одна задача наказать тех, кто принимал преступные решения, тех, кто исполнял преступные решения, тех, кто творил беспредел. Примерно то же самое, что мы видели в Чечне, сейчас происходит на украинской земле. Тут есть вина не только российского общества, но и международного, которое к событиям в Чечне отнеслось довольно равнодушно. Меры принимать и обозначать жесткую позицию надо было уже тогда.

Да, российскому обществу предстоит выбираться из этой ямы, из этого позора. Сейчас все, чем можно было гордиться в отечественной истории, заслонено сегодняшними преступными действиями российского руководства. Это будет трудный путь.