Путин — никакой не православный: интервью с инокиней Русской православной церкви заграницей сестрой Вассой

Сестра Васса (в миру Варвара Ларина) — инокиня Русской православной церкви заграницей (РПЦЗ) и преподаватель литургики Венского университета.

Родилась в 1970 году в Нью-Йорке в семье священника — русского эмигранта. После школы и колледжа в 1990 году поступила в Леснинский монастырь РПЦЗ Франции. Богословие изучала в Институте православного богословия Мюнхенского университета.

Широко известна благодаря своей программе на YouTube на религиозные темы. После полномасштабного вторжения России в Украину подписала декларацию православных богословов всего мира против взглядов патриарха Кирилла. Критикует идеологию “русского мира”.

Сестра Васса — гостья программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

— Первый вопрос к вам как человеку, практикующему православную веру. С каким чувством вы смотрите на ситуацию, когда одна страна, называющая себя православной, нападает на другую христианскую страну, и это преступление всячески оправдывает с духовной точки зрения? И длится это уже 10 лет.

— Это просто разбило мое сердце. [После начала полномасштабной войны] у нас появились украинские беженцы, была квартира недалеко, где они жили. Это была семья из Киева, мы полностью занимались этими людьми. Потом они вернулись в Киев. И этот опыт помог найти как бы слова. Мы начали заниматься видеороликами, и выпустили серию “Православные против войны”.

Во время Второй мировой войны в [нацистской] Германии было движение “Белая роза” — движение христиан, молодежи. И мы на опыте “Белой розы”пытались найти ответы именно с христианской точки зрения на вызов неофашизма, фашизма в новой форме, который исходит от путинского режима и вдохновляется искажениями якобы православного мышления в Московском патриархате.

Это все проявление больного церковного организма. Идет оправдание идеологии, убийств, чтобы утвердить свое господство над другими, над соседями — над дальними и ближними. Это искажение духовной власти, данной от Бога, и применение небожественных начал, а именно дьявольских, античеловеческих начал. Это хаос и восстание против всего человеческого, против времени (вернуть часы назад). И прямой результат этого — очень много кровопролития и страдания, потому что это восстание против Бога.

Я не очень люблю говорить о православии, потому что это не то же самое, что церковь. Нельзя говорить о православии как о церкви.

Слово “православие”, “православный” — это не символ веры, и оно часто искажается. И вместо того, чтобы говорить о таинстве церкви, мы начинаем говорить об историческом, часто искаженном православии. Церковь — это экклесия, это общество призванных. Мы призываемся, это зов к нам Бога, который по-разному себя нам открывает в каждом поколении и в каждом историческом моменте. Мы, как церковь, призваны отвечать на новые призывы именно в нашем контексте, а не оглядываться назад или заниматься каким-то повторением прошлого. Наше время имеет совершенно другой контекст и требует нового осмысления.

Это не значит, что Бог меняется, и что истина евангельская меняется. Но это означает, что в каждом поколении надо опять пропускать, принимать слово Божие и делиться им в своем контексте.

Если говорить о Русской церкви, то в наше время мы видим мерзость запустения на самом высоком месте — патриаршем престоле. При этом среди верующих и священников есть люди, которые не согласны черное называть белым и белое — черным. И если молчат люди, которым дано слово правды и понимания, то это будет как пророком Ионой — если на корабле находится человек, которому дано слово правды, а он не хочет говорить, как сначала было с Ионой, то весь корабль начинает тонуть, потому что это опасно для всего корабля, и потому Иону бросают за борт. Конечно, Бог сохраняет ему жизнь, но он должен пройти через этот ад. (Писание повествует, что Иона получил от Бога повеление идти в Ниневию с проповедью. Однако пророк, вместо того чтобы повиноваться велению Божию, сел на корабль и отправился в дальнее плавание в Фарсис. Господь, желая вразумить Иону, поднял на море сильную бурю. Иона сознался корабельщикам, что гнев Божий вызван его грехом неповиновения и попросил бросить его за борт. Как только мореплаватели сделали это, волнение сразу улеглось. Иону проглотил кит, в его чреве он стал молиться Богу, каясь в своем грехе. Услышав эти молитвы, Господь повелел киту, и тот изверг Иону на сушу, — ред.).

Исповедание правды — это очень тяжелый процесс. И мы сейчас наблюдаем, как это [в России] происходит медленно и мученически. Еле-еле какие-то писки выдают некоторые люди.

Мы не должны удивляться тому, что именно из церкви исходит самое страшное. Ну что ожидать от Путина и его окружения? У Путина ни семьи нормальной нет, ничего, на самом деле.

Думаю, что русским людям понятно, что Путин — никакой не православный, не человек, который страдает излишней христианской совестью.

Я много лет общаюсь с русскими. И им тоже не очень-то важны семейные ценности. Мне кажется, это люди не очень строгих нравов. А американцы — другое дело. Вот, в США был скандал с президентом Биллом Клинтоном, когда у него были внебрачные отношения [с Моникой Левински], русские тогда говорили — настоящий мужик, а американцы вообще его выгнали из Белого Дома.

— Клинтон лжесвидетельствовал, а это в американской этике самое страшное. Не то, что он изменил Хиллари, а то, что он соврал и отрицал это.

— Измена тоже неприемлема для первого семейства государства, которое должно быть примером. Это действительно было оскорблением чувств американцев, они не считают, что это о’кей, что так поступает “настоящий мужик”.

Люди из России, из постсоветских стран думают, что Америка — это Голливуд. Это совсем не так. Они, и в Европе тоже считают, что американцы какие-то ритористы, зануды. В Америке, например, могут арестовать, если переоденешься в купальник публично на пляже, потому что раздеваться не разрешено.

Недопустима коррупция. Не считается нормальным, чтобы люди на высоких постах и в обыденной жизни недостойно себя вели. Нельзя дать взятку полицейскому, который пытается тебя оштрафовать за превышение скорости. Это совершенно нормально в Москве, а в Америке это просто немыслимо.

При этом Кремль в своей риторике как будто хочет всех убедить, что все иные [страны] нехорошие, и не надо искать правду, потому что везде неправда. Нужно всем не доверять, даже друг другу не надо доверять, потому что не дай Бог, гражданское общество или человек откроет для себя свое достоинство, свое очень высокое, например, христианское достоинство.

Христианин и православный христианин, если правильно понимать это слово, ортодоксия — это человек, который выпрямляет свои плечи, встает прямо, становится добрее.

Стоять прямо — это не бояться сказать, что думаешь. Прямо исповедовать то, что ты думаешь, стоять за правду, стоять за Христа. Как помните, когда Христос исцелил сгорбленную женщину — он это делает с нами. Он нам помогает не быть вечно прячущимися, боящимися, стадом каких-то боязливых. Он нам помогает сказать слово правды.

— Вы родились в США в русской семье. В одном из ваших постов вы пишете о разнице русской эмиграции — о той эмиграции, из которой вы происходите, и о нынешних россиянах, уезжают из России. В чем разница?

— Я писала, что это разная эмиграция. Я имела в виду, что я сейчас вижу то, о чем ранее только слышала из рассказов моих дедов. Это разные периоды истории. Мои деды выехали после Гражданской войны, революции 1917 года, они все потеряли. Кто-то выезжал с армией Колчакачерез Маньчжурию, мой отец вообще родился в Шанхае. Дед с маминой стороны учился в кадетском корпусе в Одессе и выезжал через Константинополь.

Я с сейчас прибывшими русскими не так много общалась. Но я была на выступлении [российского писателя и журналиста] Дмитрия Быкова, на выступлении [российского политика, аналитика и блогера] Максима Каца.

После того, что я наблюдала, я задаю себе вопрос: как долго они будут жить прошлым и оглядываться назад на Россию и стараться ее спасать?

Потому что мои деды жили с чемоданами под кроватью десятилетиями. У них были разные организации, разные политические течения за границей, и они все по-своему собирались спасать Россию.

Я слушала очень интересное выступление психолога о значении травма в истории церковных юрисдикций ХХ века в России. Этатравма, это ПТСР (посттравматическое стрессовое расстройство, — ред.) передается даже до третьего поколения, и что люди могут воспитывать своих детей в зависимости от того, как они сами, родители, реагируют на эту неисцеленную травму. И я вижу, что сейчас некоторые семейства, оказавшиеся здесь, в Австрии, относятся с подозрением и с некоторым даже превозношением к местному населению: что австрийцы такие-то, у них школы не такие, продукты не такие, как у нас дома, рестораны менее продвинутые, чем у нас там были. Может быть, это реакция в защиту своей идентичности, когда ты не знаешь, кто ты здесь, и когда ты не хотел тут быть.

И я наблюдаю, как люди стараются усилить свой вклад в жизнь той страны, которую они покинули, несмотря на то, что совершенно непонятно, что это, собственно, ей дает.

Я родилась в США в 1970 году, уже в третьем поколении эмиграции. И нам строго запрещалось говорить дома на английском языке, нас могли выпороть за английское слово. И папа нам рассказывал, как его отец порол в Шанхае за слово английское. Я вспоминаю, как мы в детском лагере целый месяц проводили с [белоэмигрантской молодежная организацией] Национальной организацией русских разведчиков. Мы учили наизусть законы русских разведчиков: разведчик верен Богу, отечеству и родителям, разведчик честен и правдив, разведчик помогает ближнему и так далее. Мы пели белогвардейские песни, что “великая Россия, ныне слез она полна, нашей силы молодой, знай, потребует она”. Когда мы были маленькими, мы считали, что нам надо как-то послужить России. Это мистическое такое понимание. Потому что ни мы, ни наши родители на тот момент (в 1970-80-е годы) никогда там не были.

Но оставалась эта травма какой-то потерянности.

Мы верили в град Китеж, который восстанет (Китеж — мифический русский город, согласно преданию, погрузившийся в озеро Светлояр и таким образом спасшийся от разорения монголо-татарами, — ред.).

Я росла в такой атмосфере, я горячо любила какую-то Россию, которая в моей голове в то время была как сам Христос.

И вот когда разразилась эта война, мы поняли, что были какие-то сигналы, что что-то не так. Это очень длинная история и наш очень тяжелый путь, который мы [Русская православная церковь заграницей] прошли, объединившись в 2007 году с Московским патриархатом.Но тогда мы думали, мы так понимали Россию, что это ведь исповедники, новомученики. Мы выходили перед советским посольством в Нью-Йорке вместе с нашими священниками, архиереями с пикетами за диссидентов.

Но совсем не то было, когда пала советская власть и мы стали ездить в Россию. Мы оказались со временем никому там не нужными. И такое чувство было у многих из моих друзей, из старых зарубежников. После объединения [с Московским патриархатом], хотя я сейчас обобщаю, мы были нейтрализованы. И когда я выходила в Вене на демонстрации за Навального, то получила очень грозное письмо от моего митрополита Иллариона (первоиерарх РПЦЗ, митрополит Восточно-Американский и Нью-Йоркский 2008-2022 гг., — ред.). Он писал, что как я могу поддерживать того, кто нападает на символы Святой Руси? Это была очень странная формулировка, то есть, на какие символы Святой Руси нападает Навальный?

Я говорила с Папой Римским, говорила о том, какая хула произносится из уст патриарха Кирилла. Мы общались с Папой около 10 минут, я ему по-итальянски объясняла все, что было у меня на душе. И новый митрополит РПЦЗ [митрополит Николай] после этого тоже написал мне грозное письмо, что я должна явиться в течение двух недель, чтобы обсудить мои “проблематичные высказывания”. И все это закончилось тем, что он написал, что будут обсуждать мой канонический статус.

— А что можно сделать с монахиней?

— Я только инокиня, с меня нечего снимать. Я не считаю, что церковь должна лишать свободы.

Несвободная церковь вообще никому не нужна. Церковь — это самое свободное, что остается, когда все лишают всех иных свобод.

Мне хочется, чтобы у нас в голове были правильные нарративы, библейские нарративы, и тогда нам все будет понятно.

Сейчас не время ни в Украине, ни в России у тех, у кого есть совесть, чтобы впадать в уныние. Нам очень важно передавать надежду, силу и правду друг другу, а не какие-то пораженческие нарративы.

Мы ежедневно делаем свою работу, соединяясь с Богом в молитвенном общении, передавая друг другу эту благодать. В нашей среде каждый, кто как может, не позволяет, чтобы нас согнули. Это важно. И сейчас стало очень интересно быть частью церкви. Раньше это было просто как мейнстрим, мы плывем как бы к дефолту и ничего, мы были никому не интересны.

А сейчас стало интересно, сейчас время роста веры, героизма, сострадания. Все это стало очень настоящим.