ЛГБТК-сообщество и домашнее насилие в Беларуси: интервью с правозащитницей Ольгой Горбуновой

Ольга Горбунова — белорусская активистка, правозащитница.

Родилась в 1981 году в Беларуси. Руководила организацией “Радислава” — помогала женщинам, пострадавшим от домашнего насилия. Представительница ЛГБТК-сообщества.

В 2021 году была арестована по обвинению в массовых беспорядках. Полгода находилась в СИЗО.

Сейчас обосновалась в Вильнюсе. В декабре прошлого года вошла в состав Объединенного переходного кабинета Светланой Тихановской — представителем по социальным вопросам. Белорусские власти включили Горбунову в список заключенных, “склонных к экстремизму”.

Ольга Горбунова — гостья программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

“Все это было не зря”

— В Объединенном переходном кабинете Беларуси вы отвечаете за социальные вопросы. Как вы сейчас, будучи в изгнании, можете заниматься социальными переходными вопросами, связанными с белорусами?

— Наш переходный кабинет был создан год назад. Огромное количество людей вынуждены были уехать из Беларуси, в том числе я, спасаясь от повторного уголовного преследования.

К сожалению, моя движущая сила, моя мотивация — это чувство вины. Потому что огромное количество людей в Беларуси остаются в заложниках. Люди остаются в заложниках в тюрьмах, в том числе люди, которые на условной свободе.

Невозможно защитить свои права, невозможно реализовывать то, о чем мы мечтали. Ситуация складывается таким образом, что из-за режима мы становимся соучастниками в войне, и все видят, что все эти годы становится только хуже. Политические репрессии нарастают. И на данный момент нет никаких оснований предполагать, что ситуация будет меняться.

Но при этом, социальные вопросы тоже никто не отменял. Потому что это наша жизнь — это то, что происходит с нами каждый день, вне зависимости от того, где белорусы находятся — внутри страны или за ее пределами. Поэтому я вижу свою роль в этом — не дать уйти белорусскому вопросу и социальным вопросам Беларуси из международной повестки.

Основная часть моего времени — работа по оказанию помощи политзаключенным, находящимся в стране, и широкому кругу репрессированных лиц. Один из главных приоритетов сейчас — максимально собирать и анализировать информацию. Это делать сейчас очень трудно, потому что представители режима закрывают все данные. Мы не можем найти никакой статистики, подтверждения каких-либо фактов. Негосударственные организации, активно действующие на период 2020 года, практически ликвидированы. Независимые СМИ и медиа подверглись репрессиям.

Авторитарный режим сейчас блокирует связь между нами, чтобы люди, которые находятся снаружи забора государственных границ, не знали о том, что происходит внутри Беларуси.

Мы по крупицам собираем информацию, пробуем прогнозировать, какие социальные проблемы нас ждут в будущем. Да, у нас появились новые социально уязвимые группы — политзаключенные, репрессированные. Но важно понимать, что все события, связанные с Беларусью, будут иметь более долгосрочные последствия для страны — и в экономическом плане, и в плане социальных реформ, и качества жизни, уровня жизни для населения.

— Вы сейчас говорите с позиции того, кто хочет помочь. Но вы были в позиции человека, которому нужна помощь. Вы полгода были заключенной. Расскажите об этом опыте.

— Как и многие белорусы, я также подверглась преследованию. В 2020 году многих из нас, и меня, в том числе задерживали по административным правонарушениям. Я была задержана три раза. За одни и те же действия нас задерживали повторно. И уже в 2021 году меня задержали в рамках уголовного дела за участие в мирных акциях протеста 2020-го.

Мне повезло, так как многие из зала суда выходили на домашнюю химию (это фактически домашний арест, — ред.), за те же самые преступления людей отправляли на годы в колонию. Мне повезло, меня выпустили.

Я пробовала отбывать домашнюю химию, но, поняв, что риск не прекращается, мне пришлось эвакуироваться из Беларуси.

Этот опыт был важен для меня. Мало кто из нас раньше задумывались о том, что происходит в белорусских тюрьмах, белорусских СИЗО. Мы ничего не знали, что происходит с людьми в заключении. Нас просто всех задержали, посадили, и мы увидели, какой ужас там происходит.

Безусловно, политзаключенным сидеть сложнее. Мы все чаще слышим термин “инкоммуникадо” — лишение связи с внешним миром. Например, я за шесть месяцев не получила ни одного письма от дочери, и единственная связь для меня была через адвоката. У меня была привилегированная, можно сказать, позиция. Адвокат приходила ко мне каждую неделю.

Я там просто сходила с ума. Когда ты не получаешь никаких новостей, кроме госпропаганды по телевизору, в СИЗО разрешены телевизоры и мы смотрели новости. Но то, что блокировали переписку, что адвокатам очень тяжело было пробраться и рассказать о чем-то…

В момент, когда началось полномасштабное вторжение РФ в Украину, я была в СИЗО. И самый большой страх, в феврале 2022 года был в том, что Беларусь вступит в активную фазу войны. И мы думали, что весь Минск эвакуируется, а нас оставят задержанными, и мы не знали, что с нами будет.

Находясь там, ты уже не личность, ты уже не субъект, ты никто, ты абсолютно бесправный и от тебя ничего не зависит. Контроля над своей жизнью нет вообще. Как ты можешь защититься? Ты просто видишь вокруг оружие, ты слышишь, как избивают людей, тебя водят на прогулки с немецкими овчарками. А ты понимаешь, что все, что ты делала в стране эти последние 20 лет — просто пыталась помогать людям.

В тот момент, когда я была задержана (абсолютно по ложному доносу), ликвидировали убежище для женщин, пострадавших от домашнего насилия, в котором я работала. Это был экзистенциальный момент для меня.

И тогда я думала, как не обесценить все, что мы сделали в августе 2020 года и после. Не зря ли это было? Столько людей погибло, столько сейчас погибает. А может, если бы мы все-таки как предыдущие больше 20 лет промолчали, то не было бы всех этих трагедий и потерь?

Я считаю, что все это было не зря. И то, как было раньше, уже не будет никогда у нас в стране.

— А почему в 2020-м не получилось?

— Если ставить индикатором свержение авторитарного режима, то на данный момент результата нет. Но я бы не говорила о том, что у нас не получилось. Вы все видели, как нас много было на площадях тогда, и какой вклад мы вносили все эти годы. Мне кажется, это у нас получилось: мы не побоялись, мы вышли, мы увидели друг друга, мы увидели, какие мы разные, но как мы за одно.

Думаю, не было бы никакого протестного движения и поиска новых форматов сопротивления, если бы мы тогда, в августе 2020 года, не вышли и не увидели, на что способен режим.

Но очевидно было, что в тот август 2020 года мы очень быстро, очень стихийно и интенсивно пересмотрели и сделали свой выбор. Мы сделали свой выбор не только на участках, где проходило голосование, мы сделали свой выбор, когда мы остались на этих участках и говорили правду, когда вышли на улицу в ту ночь и в последующие дни.

Очень долгое время мы были лишены свободы высказывать свою позицию, не соглашаться. Нас долгие годы учили бояться. Но мы очень быстро за те несколько месяцев поняли, кто мы, как нас много и что мы хотим двигаться каким-то определенным путем к единым ценностям.

Белорусское общество — это не какая-то однородная масса, мы очень разные, у нас разный вклад, и у каждого из нас должно быть это право участия и право голоса. Поэтому как раз вот это, мне кажется, у нас получилось

Да, не случились быстрые перемены. Но ничего не закончилось. Люди в Белоруссии сидят запуганные, но они тоже не изменились. Они это наблюдают, они видят партизанские акции, кто-то помогает политзаключенным. Ничего не исчезло.

Есть много упаднических настроений, потому что многие истощены, в том числе ментально. Но ничего не закончилось.

“Домашнее насилие — преступление, выгодное государству”

— Вы в Беларуси помогали жертвам домашнего насилия, занимались много лет этим сложным вопросом. Существует ли прямая связь между диктатурой и разгулом домашнего насилия в странах?

— Безусловно. Это все создает определенные предпосылки. Когда я в начале 2000-х пришла работать в тему прекращения домашнего насилия, гендерного насилия в отношении женщин, то проблема насилия в отношении женщин была очень табуирована. Это тема, о которой боятся говорить, о которой неудобно говорить. Потому что если государство признает, что такая проблема есть, с этим надо что-то делать. Статистика была удручающая.

И уже в 2010-е мы понимали, что ситуация выравнивается. Уже нашими основными партнерами были, в том числе, Министерство внутренних дел и Министерство труда и соцзащиты.

Да, тема домашнего насилия уже перестала быть табуированной, но она стала нормализованной. И вот это была очень большая опасность. Законодательно и в общественном мнении тема домашнего насилия преподносилась как то, без чего невозможны отношения между мужчинами и женщинами. То, без чего невозможно выстроить эту систему в стране. Психологи говорили женщинам, у которых были переломы от истязаний, что вы не сошлись характерами. Судьи назначали в основном штрафы. Это политзаключенных сразу на сутки закрывают и ни одного штрафа. А домашних тиранов в основном просто штрафовали.

И эти штрафы за домашнее насилие шли в пользу государства. Мы с активистами часто по-черному шутили, что в этой связи домашнее насилие — это преступление, выгодное государству. Это как ГАИ, когда идет пополнение бюджета за счет нарушителей правил дорожного движения. Вот также идет пополнение бюджета за счет того, что женщин избивают.

Последний раз, когда я в Белоруссии вызывала милицию, это была ночь с 9 на 10 августа 2020 года. Это было около 4 часов утра. Силовики уже оттеснили протестующих в разные стороны. Я увидела, что под деревьями, прямо в центре города мужчины в черном избивают дубинками связанных людей, которые не могли защититься. И мы вызвали милицию. Сначала оператор бросила трубку. Со второго раза спросили, что случилось и заверили: “Машина выехала, ждите”. И, конечно же, не приехала.

В ту ночь у меня прошла аналогия, что когда к жертве домашнего насилия дети вызывали милицию, происходило то же самое.

Насилие за эти годы нормализовалось, оно стало допустимо в обществе, в любой сфере. И это значит,  что тебе завтра никто не поможет себе.

Когда мы говорим о насилии, мы не забываем и проблему смертной казни, которая существует в Белоруссии до сих пор. Нам нужно пересмотреть это. Если мы заявляем, что наша главная ценность — это человеческая жизнь, то под защиту должны попадать все.

“Это средневековое мышление”

— Мы все знаем о государственной гомофобии, которая есть в Российской Федерации, есть и в Беларуси. Но мы ничего не знаем о людях ЛГБТК+ в Белоруссии. Как живет комьюнити, как чувствуют себя особенно подростки, которым трудно сделать каминг-аут, трудно принять себя, трудно принять себя в таком обществе?

— Белорусская политика не очень отличается, от того, что происходило в постсоветских странах. Безусловно, ЛГБТ-сообщество все эти годы подвергалось дискриминации, преследованию. Есть очень много проблем, несмотря на то, что в Беларуси все-таки была возможность защищать свои права, подавать заявления в комиссию для трансперсон. Но в целом ситуация, конечно, в стране небезопасная.

При этом тема выходила из тени: были различные инициативы, кто-то работал с подростками, кто-то проводил поддерживающие мероприятия, кто-то оказывал психологическую поддержку, кто-то занимался просветительской деятельностью, пробовал организовывать прайды. Десяток проектов точно у нас было и частично до сих пор работают в стране, потому что это никуда не делось.

ЛГБТ — это социально уязвимая группа, у которой мало ресурсов, чтобы принять решение покинуть страну. Потому что тебе и дома не очень понятно, как быть, как защищать свои права, а в другой стране — еще больше страха.

Поэтому я горжусь нашим сообществом. Мы объединились, и мы вышли колонной на протестах [в 2020 году]. Это, конечно же, очень уязвимая группа из социально-политических репрессированных. Правозащитники собрали огромное количество кейсов по тому, что происходило с людьми в момент задержания. Мы понимаем, что людей просто принуждают к аутингу (публичное разглашение информации о принадлежности человека к ЛГБТ-сообществу без его на то согласия, — ред.), они используют эту персональную информацию о человеке в местах несвободы, чтобы был повышенный риск, чтобы эти люди подвергались насилию — физическому, сексуальному.

И когда я говорю о гуманитарном проекте, связанном с проблемой политзаключенных, я говорю не только о людях пенсионного возраста, либо о людях с инвалидностью, с тяжелыми заболеваниями, но в том числе о квир-людях. Потому что это гораздо повышенный риск нахождения в заключении и очень тяжелая реабилитация после того, как ты выходишь из заключения, являясь квир-персоной.

Информации о том, что происходит сейчас в стране, катастрофически мало. Но мы знаем, что инициативы работают, работают просветительски, чтобы объяснить людям, находящимся внутри страны, как они могут себя обезопасить. Предоставляем различные виды поддержки, в том числе поддерживаем в заключении.

Но важно сказать, что власть берет все эти тезисы из Российской Федерации.

И несколько месяцев назад уже вышли приглашения в Генпрокуратуру, в которых они заявляют, что это вопрос нацбезопасности, и просто через запятую ставят вопрос гомосексуальности, педофилии и чайлдфри. И мы понимаем, насколько неграмотные люди у нас у власти. Мы видим, что это средневековое мышление, клише создания законотворческих инициатив, основанных на стереотипах, отсутствии знаний. И это очень пугает.

— А обычные белорусы, соседи как относятся к таким людям?

— Соседи — это большая боль. Когда я была в заключении, на меня пришел ложный донос, и я знаю этого человека. Он долгое время преследовал нашу организацию, потому что мы помогали его бывшей жене и детям. Жена и дети прятались от него в убежище.

И теме доносов только усилилась. Люди, находящиеся сейчас внутри страны, боятся лишний раз в общественном транспорте открыть свой телефон. Потому что, если кто-то увидит, что ты смотришь какой-то экстремистский канал, СМИ, на тебя могут вызвать милицию. Это, конечно, пугает. Да, люди пишут доносы.

Если брать не только события 2020-2023 годов, а более масштабный исторический срез, то Беларусь ни за что не покаялась. Беларусь ни в чем не признавалась, Беларусь не проанализировала все, что происходило у нас в стране — ни КГБ, ни сталинские репрессии, ни послевоенные годы. У нас главный проспект в Минске до сих пор Дзержинского.

“В ответственности можно искать понимание “

— Я в рамках программы “Люди доброй воли” говорил с белорусской писательницей Светланой Алексиевич. И мы с ней искали причины того ужаса, который привнесла Россия в Украину. И мы пришли к простому выводу, что очень мало любили людей, которые живут сейчас на этих пространствах в России и Беларуси. Поэтому насилие, маньяки во главе стран. Как вернуть эту любовь?

— Я полностью разделяю этот вывод. Вот в 2020 году выборы в Беларуси начинались со слова “любовь”. Тогда очень много говорили, поему это у на всё происходит. Что режим недолюбленный, что все это когда-то дети послевоенного времени, когда все выживали, всем было не до любви, и никто не учил любить — ни нас, ни наших родителей.

Но это белорусы делают в отношении белорусов. Ситуация трагедии в Украине иная, потому что это внешний враг.

А в Беларуси это все свои же люди. И как остановить эту ненависть, где найти прощение за все, что они сотворили с людьми?

Это очень серьезная должна быть работа в нашем обществе, чтобы найти эти аргументы, чтобы найти этот свет в конце тоннеля, чтобы нас эта ненависть просто не сожрала. И мы все-таки смогли прийти вот к этому примирению.Надо признать, что это не кто-то другой делает, это делаем мы сами. Вот тут, мне кажется, отправная точка — взять на себя ответственность.

Надо понять, что в том, что произошло в 2020 году и после, вина не только Лукашенко. Да, с его вдохновения, но эта ответственность лежит на многих из нас, и на многих тех, кто сейчас остается и продолжает исполнять эти преступные приказы. А это все наши белорусы. Это чьи-то соседи, чьи-то родственники.

Мы все эти 30 лет жили в этой стране и так или иначе соглашались с этим, где-то молчаливо, где-то мы пытались говорить о том, что нас не устраивает. Но ответственность — на всех. И в ответственности можно искать понимание.

Читайте также: Жестокость войны и поиск выхода: интервью с белорусской писательницей Светланой Алексиевич