Как победить диктатуру Кадырова: интервью с чеченским правозащитником Абубакаром Янгулбаевым

Абубакар Янгулбаев — чеченский оппозиционный активист и правозащитник.

Родился в 1992 году в Грозном. Окончил юридический факультет Чеченского государственного университета. Работал в северокавказском филиале правозащитной организации “Комитет против пыток”. Помогал пострадавшим от насилия в разных регионах России. Открыто критикует главу Чечни Рамзана Кадырова.

В январе 2022 года чеченские силовики похитили и заключили под стражу его мать Зарему Мусаеву. Судебный процесс вызвал большой резонанс как в Чечне, так и на федеральном уровне. После угроз семья Янгулбаева покинула Россию.

Абубакар Янгулбаев — гость программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

“Диктатура Кадырова, его власть не выросли в одночасье”

— Ваша семья известна тем, что вы все — оппозиционеры. Почему ваша семья пошла против системы, против уклада в Чечне, против Кадырова?

— Я бы не стал нашу семью выводить в какую-то отдельную топовую категорию, потому что семей, которые сопротивляются, борются с режимом очень много и людей очень много. Но, к сожалению, не все люди в Чечне готовы перейти базовый уклад, что если ты идешь против власти, ты одновременно лишаешься всех своих родственников, всех своих семейных уз. Это проблема касается чеченцев, которые боятся действовать открыто.

У нас открытая позиция. Открыто борьбу против диктатуры в Чечне ведут люди, количество которых можно сосчитать на пальцах рук.

Наше поколение застало дух свободы 1990-х.Я родился в независимой Чечне, я не родился россиянином, я родился чеченцем с чеченским гражданством, и это идет со мной всю мою жизнь.

— А ваши родители, их ближайшие родственники тоже были активными людьми?

— Не все старшие в своей молодости могли действовать так, как им хотелось бы. Но они эту магию сопротивления передают своим младшим, своему продолжению. И мы приняли эту эстафету.

— Что сейчас с вашей мамой Заремой Мусаевой?

— Суд отказал в ее условно-досрочном освобождении. Они спрашивали мнение Рамзана Кадырова. Просто в Чечне любое заказное дело не судья судит, а Кадыров решает. И вот он решил ее не освобождать. Это также означает, что он лишает ее права на нормальную медицинскую помощь. Потому что, находясь в ограничение свободы, она не может ходить в стационар, лечиться в гражданских больницах, получать необходимую ей медицинскую помощь.

У нас еще есть возможность взять реванш в Верховном суде Чеченской республики, в суде кассационной инстанции в Пятигорске. Посмотрим, что будет.Но в любом случае ее срок [заключения] заканчивается в конце года.

— А нет опасности, что ей продлят заключение по новым надуманным статьям?

— Там нет проблем, чтобы против человека сфабриковать новое уголовное дело и посадить его. Даже то, что он находится в местах лишения свободы, никак им не мешает.

Но, исходя из огромнейшего резонанса дела нашей семьи, моей матери, полагаю, что сейчас они на такое не пойдут. Потому что в тот раз, в начале 2022 года, это была эмоциональная экспрессия Кадырова, выраженная в его недовольстве, что какая-то семья вот уже несколько лет может сопротивляться его воле.

А мы же с 2015 года сопротивляемся. Из-за этого мы переезжали несколько раз. Мы постепенно лишались родственников. Их тоже забирали, их тоже задерживали, мучили, увольняли. Чего только не происходило. Но таков путь.

— Вы сказали о надежде на кассационный суд в Пятигорске. Но Пятигорск — это не Чечня, это Ставропольский край. У Кадырова и там есть свое влияние?

— Это Пятый кассационный суд общей юрисдикции, он расположен в Пятигорске. Это самый главный суд Северного Кавказа. Там часть судей ранее работала в Чеченской республике. Может быть, через этих судей у Кадырова и есть некое влияние. Но это уже не карманный суд Кадырова, как в Чечне. Тем более там другой губернатор, это совсем другая вотчина.

Кадыров пытается, конечно, и в иных регионах свои связи устанавливать, но пока его полная вотчина — это Чеченская республика.

— Как далеко могут зайти руки Кадырова? Вашу маму выкрали из Нижнего Новгорода. Это очень далеко от Чечни. Почему вы уехали именно в этот город? И как в таком мощном городе люди Кадырова могли так спокойно себя чувствовать и делать то, что хотят?

— Мы уехали из-за преследований Кадыровым.

Надо сказать, что диктатура Кадырова, его власть не выросли в одночасье. Это сейчас он дважды генерал, кучу медалей раздает своим сыновьям, вовлечен в войну, является чуть ли не самым главным рупором войны.

А когда он в тот же 2015 год только начинал бороться с инакомыслием в Чечне, то у него быстро закончились “террористы” и дальше он занялся именно оппозицией, людьми, которые недовольны властью.

Уже в 2015 году было несколько кейсов, связанных с нашей семьей. И вскоре отец сказал: хватит, это невозможно уже терпеть, надо сопротивляться, и мы уезжаем — обращаемся к правозащитникам и уезжаем в Пятигорск. Дальше я вывожу семью в Нижний Новгород, там и основались, желая дальше вывезти родителей за границу.

Но как действуют “кадыровцы”? Они используют силовую структуру, административный ресурс, создают фейковые дела — по мошенничеству, по краже и так далее. И в итоге имеют возможность полулегально, так скажем, похищать людей.

— В Чечне, как во многих северокавказских республиках, очень тесные семейные связи. Как вашу активность воспринимают иные ваши родственники, отражается ли это на их жизни?

— Отражается негативно, потому что власть их преследует. Система Кадырова — угрожать родственникам, он не угрожает самому человеку. Он не идет драться с этим человеком, он не смеет вызвать этого человека на политические дебаты, он не сможет этого никогда. И поэтому он играет через институт влияния и давления. Это может быть психологическое, физическое давление, даже материальное, когда забирают имущество.

И на наших родственников это повлияло, естественно. Им пришлось от нас отказаться, принять участие в митинге, который был организован против нашей семьи, который, по кадыровским данным, собрал якобы 400 тысяч человек.

Им пришлось тоже выступить, отречься от нас. Но лично для меня это пустой звук, не имеющий никакого влияния, потому что родственные узы и традиции взаимосвязаны и работают через родственников.

“Вот так выглядит смерть”

— Вы 1992 года рождения. То есть вы хорошо запомнили Вторую чеченскую войну 1999 — 2009 годов.

— Я и Первую чеченскую войну (1994 — 1996 гг., — ред.) достаточно помню. Я помню взрывы и выстрелы, что мы постоянно прятались по подвалам, ходили от соседей к соседям.

А вот вторую войну помню полностью, каждый день. С первых дней, как я, например, иду уже во второй класс 17 сентября, это самое начало. Уже летают самолеты, и уже начинаются разговоры о том, что вот-вот будут бомбить. И у меня основная мысль: а что бомбить, ведь и так все разрушено? Я думал, наверное, [самолеты] улетят, потому что некуда сбрасывать бомбы, кроме как на руины.

— Вторая война была уже путинская. Вы видели акты насилия, как это вообще все ребенок воспринимал тогда?

— До начала второй я видел следы первой войны. Я пошел в первый класс, это был 1998 год, и в первый раз увидел труп — разорванный, что ли от гранаты.

Это произвело на меня сильное впечатление, как будто вот так выглядит смерть.

Когда мы переезжали из одного места в другое, мне пытались закрыть глаза, потому что там были сожженные тела, танки, все это.

А уже во вторую войну я четко запомнил перестрелку возле нашего дома. Наш дом угловой, произошел настоящий бой между двумя-тремя чеченцами и российской стороной. Когда у чеченцев закончились боеприпасы, они сделали вид, что сдаются. Россияне подошли к ним, и чеченцы взорвали себя гранатами. И останки не убирали до утра. А я вышел идти в школу (потому что школу никто не отменял, я учился уже в третьем классе), и увидел эту кровавую картину.

А так постоянно нужно было ходить по определенным местам, потому что все было заминировано. И очень часто поступали сообщения о том, что ребенок подорвался на мине. И до сих пор вся территория Чеченской республики еще не разминирована. За 2018 год было обнаружено и разминировано около 10 тысяч мин в горнолесной местности.

— Вы вспомнили школу. Приход Путина в 2000 году приходится на ваш второй-третий класс. То есть школу вы оканчивали при Путине и Кадырове-старшем. Вы с годами анализировали, как в те времена работала пропаганда в школе? Вам в чеченской школе пытались объяснить, кто такой Путин, что это за война?

— Явной пропаганды не было, то есть не было, что чеченцы воюют за зло, а российские войска — за добро. Абсолютно этого не было. Но все прекрасно знали, понимали.

Когда нам давали задание нарисовать что-нибудь, я всегда рисовал войну, где чеченская сторона абсолютно правдиво борется за независимость, за справедливость. А российская сторона… Ну, например, какой-нибудь гранатометчик взрывает российский танк, и он горит. На взорванном танке я рисовал российский триколор, а у чеченца — флаг Ичкерии. Это был мой базовый рисунок. Ну, и сзади — горы.

Пропаганды не было. Учителя не могли прямо агитировать за какую-либо сторону. Например, за чеченскую сторону. Но самое главное, что оставалось у всех — что это привнесенное насилие, и не чеченцы пошли [первыми] воевать. Еще до этого российские войска, российские спецслужбы совершали теракты на территории Чеченской республики.

Все началось именно с российской стороны — не чеченец пошел воевать в Москву, а москвич пришел воевать в Грозный.

Все это было понятно. Но учителя нас концентрировали на учебе, чтобы мы свои знания использовали дальше по жизни, добивались справедливости. Но все болели, конечно, за своих.

“Борьба за справедливость должна идти через знания и интеллект”

— Многие молодые люди из российских регионов, в том числе на Кавказе, в те времена стремились уехать в Москву и там реализовываться, зарабатывать деньги. Многие так и поступили. У вас были такие мысли?

— Никогда. Я до конца не уезжал из Чечни, даже после пыток.

Даже когда я был вынужден в 2017 году переехать из Чечни, я мог работать в Нижнем Новгороде, в Москве, в Уфе, в Краснодаре, но все равно стремился работать именно в Чечне. Потому что я там вырос, получил все свои знания и опыт, и хочу использовать это именно на благо своей родины и на благо своего общества. Я хочу его делать лучше. Иначе все заветы моих бабушек, дедушек, преподавателей — все будет абсолютно бесполезно. Иначе я буду пустышкой.

И даже когда меня задержали в декабре 2021 года и угрожали, что будут убивать, что если я не уеду… Я уехал на новогодние каникулы и собирался возвращаться, но они похитили мою маму. И Кадыров объявил, что дорога назад [в Чечню] закрыта. Либо под землей, либо в тюрьме. И я все равно стремлюсь туда.

— Когда в последний раз были на родине?

— В 2022 году. Я часто туда ездил по работе, так как были суды, и я ходил по судам, защищал людей, которых полиция пытала, похищала, могла убить. Наша команда проводила там общественные расследования. Я постоянно контактировал с людьми, добывал новые доказательства нарушений прав и свобод человека в республике.

— Кто для вас Джохар Дудаев, первый президент Чеченской республики Ичкерия?

— Когда у меня спрашивают, кто твой супергерой, я говорю — Джохар Дудаев. Он был легендой, мне с детства о нем рассказывали. Но его убили в 1996 году.

Я считаю, что Дудаев является образцом нашей борьбы за независимость в 1990-е. Он был действительно заслуженно избранный [президент], который балансировал в себе все части. Можно сказать, даже был центристом. Он умел находить баланс, мирить людей разных толков, усаживать их за переговоры. И это я в первую очередь связываю с его интеллектуальными способностями.

Борьба за независимость и вообще борьба за справедливость должна идти не через какую-то грубую силу, а в первую очередь — через знания и интеллект.

— Я много общался с борцами за Ичкерию старшего поколения — с вдовой генерала Дудаева Аллой Федоровной, с Ахмедом Закаевым. Вы — новое поколение. Есть различия подходов к борьбе у поколений, хотя цели у вас одни?

— Методы разные. Вы правильно сказали, что стратегически мы абсолютно идентичные, а вот этически у нас немного иначе.

Многие люди того периода, как мне кажется, все еще зациклены на том, что борьба за независимость на данный момент должна идти сначала через огонь и меч, и потом через какие-то реформы и бюрократические процессы.

Насчет молодого, нового поколения, которому сейчас 25-30 лет или менее. Мы считаем, что нужно использовать именно публичные методы и ресурсы, а не просто силовые. Мне кажется, что происходит в интернете, о чем говорят в интернете, что становится модным, то и становится настоящим.

То есть сделать борьбу за независимость модной опять и чтобы это заражало людей, а не напоминать людям, что борьба за независимость — это только кровь, меч и огонь.

Мы согласны с тем, что не надо держать все наши ресурсы в одной корзине. Потому что, потеряв одну корзину, мы потеряем всё. И поэтому все работают в тех областях и в тех направлениях, которые они понимают. Кто-то работает в части истории, кто-то — в журналистике, кто-то — в политической повестке, кто-то — в части правозащиты, кто-то — в части культурного движения.Кто-то вообще через коммерцию продвигает идеи, создает бренды.

И это тоже идет тоже в копилку того, что мы держимся. Что мы хотя бы сохраняем социально-культурную независимость, хоть территориальную и военно-политическую независимость мы потеряли. Но социально-культурную — сохраняем.

— Ваше отношение к чеченским бойцам, которые воюют за Украину? Сейчас это два батальона — шейха Мансура и Джохара Дудаева. Есть у вас связи с ними?

— Я к ним отношусь положительно. Я за ними вообще слежу с 2014 года, особенно с боев в Дебальцево на Донбассе. Я с ними не общался на тот момент, но много общался со своими друзьями из Украины. Они передавали много положительных отзывов насчет ребят из чеченских батальонов.

У них есть своя часть работы, которая ведется уже в плане борьбы напрямую. И это тоже хорошо, это тоже понадобится.

— Вы говорите, что не только огнем и мечом можно добиться независимости Ичкерии. А как добиться гражданскими методами, если Кадыров зацементировал республику, а над ним все зацементировал Путин?

— Я сразу нахожу исторические примеры, когда был коллапс СССР. В Чечне люди сами вышли на митинг и начали заявлять о независимости. Никто не воевал, никто не стрелял, не было даже оружия, ничего не было. Просто люди вышли и начали митинговать за независимость, как это было и в других республиках СССР. Это один способ.

Другой способ. Сейчас работает правительство Ичкерии в изгнании. Они работают в части международных институтов, чтобы через них можно было установить [независимость]. В ООН я насчитал как минимум 34 декларации, которые гарантируют право на независимость и самоопределение коренным народам.

Еще параллельный путь — добиться независимости в головах. Когда люди станут не только в кармане финансово независимыми, но и в своей голове. Когда они перестанут думать, что они зависят от Кремля, что без Кремля не можно выжить. Тут необходимо уже работать именно с интеллектуальной и воспитательной частью. Потому что шлейф кадыровщины сильно осел, как вы сказали, зацементировал, из-за него заржавели базовые чеченские традиции, может быть, даже чеченский дух, и его нужно очистить, отшлифовать.

— Вы за светское будущее Ичкерии?

— Конечно, с соблюдением всех демократических принципов, которые изложены в той же декларации ООН, о которой договорились все страны после Второй мировой войны. Это самый центральный и базовый путь, который открывает возможности для того, чтобы взаимодействовать со всеми странами и, может быть, даже конкурировать с ними.

— То есть без исламского характера?

— Ну, смотря о каком исламе речь. Если будет государственная религия в виде ислама, как есть в других странах, я в этом большой проблемы не вижу. Главное — соблюдение демократических принципов, и главное — ратификация Конвенции ООН и желательно еще Европейской конвенции.

— Где вы себя видите в Ичкерии будущего? Это образование, правозащита, судейская власть, законодательная, президент?

— Я даже не думал об этом. Я просто хочу помогать людям. И все. Где я буду нужен, там и буду работать. Или вообще меня к этому моменту не будет. Кто знает?