Зарождение “русского мира” на Донбассе: интервью с журналистом Константином Скоркиным

Константин Скоркин — журналист, исследователь истории и политической жизни Донбасса.

Родился в Луганске в 1978 году. По образованию историк. Был репортером политическим обозревателем, колумнистом и редактором. Анализировал социокультурные процессы в постсоветской Украине и в Луганской области.

С 2014 до 2022 года жил в Москве. Работал в российском подразделении американского Центра Карнеги. После полномасштабного вторжения России в Украину выехал в Великобританию. Сотрудничает с Фондом Карнеги за международный мир, а также с информационными изданиями.

Константин Скоркин — гость программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

О ситуации на оккупированной части Луганской области

— Большая часть вашей жизни связана с Донбассом, конкретно с Луганской областью, с Луганском, который находится под оккупацией с 2014 года. Вы уже давно не в родном городе, не в родном регионе. Что там происходит? Остались ли у вас там какие-то связи, друзья, родные?

— Я стараюсь поддерживать контакты, насколько это возможно. Хотя с вторжением РФ в Украину в феврале прошлого года, конечно, все стало гораздо сложнее.

Там и до февраля 2022-го была тяжелая ситуация в плане высказывания мнений, А после февраля стало еще сложнее. Люди банально боятся. Безусловно, там остались люди, которые не поддерживают оккупацию региона, эти “ДНР”, “ЛНР”. Они, конечно, очень сильно боятся.

Потому что если после 2014 года там и была “серая зона”, то теперь это “серая зона” с боевыми действиями.

Несмотря на то, что Россия объявила свой суверенитет на этих территориях, там даже российские законы действуют плохо. То есть там, как законов не было, так и нет.

— Оккупанты часто стараются имитировать благополучие. В Луганске тоже?

— Уровень жизни там достаточно низкий. Разумеется, какой-то минимальный уровень стараются поддерживать, чтобы не допускать до каких-то бунтов на социальной почве.

Дело в том, что в последние годы перед полномасштабным вторжением в “ЛНР” были забастовки на промышленных объектах (на шахтах, — ред.), которые в свое время были отжаты у украинских олигархов и переданы в управление одиозного украинского деятеля Сергея Курченко (бежал в Россию в 2014 году, — ред.).

Забастовки начались именно под социальными лозунгами, вызванными задержками зарплат и иными вопросами. И тогда из Кремля начали сразу реагировать. Вот с какими-то политическими оппозиционными проявлениями там жестко борются. А что касается социально-экономических вещей, то стараются как-то держать под контролем, не допускать бунтов. Потому что “ДНР” и “ЛНР” — это типа витрина “русского мира”.

— Вы упомянули Курченко. А что с ним сейчас? И где находится Александр Ефремов, так называемый хозяин Луганской области до 2014 года?

— Ефремов находится под домашним арестом на подконтрольной Украине территории. Он под судом, его обвиняют в посягательстве на территориальную целостность (Ефремова арестовали в 2016 году, он находился в СИЗО, в июле 2019 года суд изменил меру пресечения на домашний арест, после чего он находился в своей квартире в Киеве, — ред.).

А Курченко по-прежнему занимается какими-то схемами на просторах России. У него есть активы в России. За это время он успел обрасти бизнесом, и довольно неплохо себя чувствует.

Конечно, основную его кормушку, связанную с оккупированной частью Донбасса, у него забрали, потому что он свою роль выполнил. Он играл роль прокладки между кремлевскими кураторами, людьми из правительства и индустриальными активами. Его сейчас заменили на российского инвестора Евгения Юрченко, который олицетворяет там теперь уже прямое присутствие России.

— То есть прежние все лица отстранены, и сейчас там напрямую Россия и российские кураторы?

— Сейчас уже да. Потому что отпала надобность в этих декорациях, имитации так называемой государственности. И сейчас там уже прямо назначают российских чиновников.

Что характерно, Донбасс сейчас служит карьерным трамплином для российских бюрократов, которые приезжают туда вахтовым методом. Они там поруководили каким-то ведомством и потом делают карьеру уже в России.

Мне кажется, что в голове у российских бюрократов все равно есть понимание, где настоящая Россия. Несмотря на всю риторику о “новых регионах”, они прекрасно знают, где граница Россия заканчивается.

Поэтому они на этой опасной территории как бы зарабатывают себе бюрократический капитал и потом могут претендовать на уже настоящие посты в России.

Например, первый “зампред правительства ЛНР” стал губернатором Чукотки, а “глава правительства ДНР” стал губернатором российского региона. То есть они получают места в бюрократии уже официальной вертикали.

Первые проявления сепаратизма и “русского мира”

— Вы же не просто жили в Луганске, вы занимались общественной и культурной деятельностью. Когда вы и ваши соратники почувствовали, что дело идет не просто к пропаганде “русского мира,” каких-то сепаратистских движений, а именно может привести к войне, к оккупации?

— Что-то такое нездоровое в луганской атмосфере все время витало. Наша организация “Стан” занималась различными культурными проектами в Луганске. Мы анализировали последствия наших перформансов и все время обращали внимание на агрессивность людей, которым наша деятельность просто была непонятна. Какое-то напряжение было в обществе, люди искусства реагируют на такие вещи чутко.

Ситуация начала радикализироваться после Оранжевой революции, в период между 2004 и 2014 годом. Одновременно это рассвет гражданской активности в Луганске. Было много интересных, разных явлений. Это как бы одна сторона медали.

А с другой стороны, в Луганске нарастала агрессивная среда, связанная с идеологией “русского мира”, которой покровительствовала “Партия регионов”. Конечно, это все подпитывала по своим каналам Москва, но на местном уровне главным покровителем была местная организация “Партии регионов”.

Наши луганские “регионалы” славились русофильством, внутри партии они представляли русофильское крыло. Они всегда были ориентированы на Россию. Например, по их инициативе “Партия регионов” заключила соглашение о сотрудничестве с “Единой Россией”. [На тот момент первый заместитель председателя всеукраинской “Партии регионов”, народный депутат Украины] Александр Ефремов, председатель Луганского областного совета Валерий Голенко были частыми гостями в Москве.

Вот этот “комсомольский круг” долгие годы правил Луганской областью, грабил ее. Это такая была беспроигрышная технология, когда начиная с 1990-х годов выходцы из комсомола стали бизнесменами, губернаторами, депутатами облсовета. Они, собственно, и грабили Луганскую область.

При этом они выстроили такую линию защиты, что все ухудшения на Донбассе происходят из-за того, что Украина стала независимой и во всем виноват Киев, бандеровцы, Запад… То есть кто угодно, но только не местные бонзы.

— То эти нарративы — что Украина разная, мы не можем быть вместе, Донбасс не любят — пошли именно после 2004 года? А до этого, скажем, в 1990-е годы они были слышны в Луганске?

— В 1990-е эта риторика тоже имела место. Но ее тогда эксплуатировали радикальные левые, компартия, социалистическая партия, которые как бы формально были оппозицией. А номенклатурно-бизнесовые люди тогда этой тематикой не занимались. Они в то время зарабатывали свои капиталы. И, возможно, им даже в какой-то мере было выгодно отдельно существовать в Украине, потому что они могли спокойно воровать, делить вотчины в рамках уже отдельного государства.

Эти взгляды были популярны среди населения. Донбасс очень тяжело пережил 1990-е годы, потому что была деиндустриализация, распад Советского Союза, упадок социалистической экономики, на которую был завязан крупный промышленный комплекс Донбасса. И все шахты, большие заводы в рамках рынка оказались убыточным, неэффективным. Плюс деятельность местных бонз, которые стремились к прибыли. Им было выгодно закрывать шахты, чтобы брать государственные деньги на реструктуризацию угольной отрасли, на создание рабочих мест, а потом “отмывать” их.

Если шахты закрываются, то в большинство жителей шахтерского поселка лишатся средств существования. И Украине через международные организации выделялась помощь на организацию новых рабочих мест. Но все эти деньги, как правило, разворовывались, никаких рабочих мест не создавались.

Впоследствии были большие скандалы на эту тему. Был скандал, как шайка Ефремова создавала фиктивные текстильные предприятия, которые должны были служить альтернативной занятостью. Ничего, естественно, создано не было. Деньги осели на счетах у Ефремова и его сообщников.

И это понижение уровня жизни способствовало тому, что люди были восприимчивы к демагогии, советофильству. Воспоминания о том, как было хорошо при СССР, когда была единая большая страна.

Но после 2004 года правящая в регионе группировка взяла все эти идеи на вооружение. Она влилась в “Партию регионов”, стала в Луганской области местной “Партией регионов” во главе с Ефремовым. И они эксплуатировали всю эту мифологию уже для удержания собственной власти и для защиты себя как такого феодального клана, сидящего на этих землях, от притязаний Киева.

Они этим шантажировали Киев, так как всегда могли сказать, мол, мы вот сейчас как отделимся от вас, мы не хотим с вами жить, и народ нас поддержит. А народ в этом духе тоже обрабатывался, что Донбасс кормит всю Украину, а Киев нас всячески угнетает и не дает нам жить так, как мы хотим.

— Ваша организация занималась культурной жизнью Луганщины. Какие механизмы давления, влияния на души луганчан и дончан эти темные силы использовали после 2004 года?

— В Луганске в эти годы шел серьезный саботаж всего, связанного с Украиной. Всячески пестовалась региональная идентичность, как некое противопоставление Донбасса и Украины. Это идеология, которая официально формулировалось на уровне областной власти.

Сейчас сложно сказать, насколько подобное было характерно, например, для Донецка, потому что там своя отдельная ситуация. А вот в Луганске на уровне облсовета была принята программа “Патриот Луганщины”, которая была вся проникнута этими нарративами противостояния, противопоставления Донбасса Украине. Всячески подчеркивалось, что у Донбасса своя история, своя культура, свое прошлое со своими героями, которые плохо ассоциируются с общенациональной украинской культурой памяти.

Акцент делался в основном на советском прошлом, на идеологическом наборе, который существовал еще со времен застоя. Это Краснодон, “Молодая гвардия”, “С чего начинается Родина?”, писатель Владислав Теплов — шахтер, который потерял обе руки и надиктовал книгу о своем трудовом подвиге.

То есть набор советских икон перекочевал в современные реалии без всякого критического осмысления. И это навязывали в качестве некоей такой региональной идентичности.

Сейчас в Украине провели декоммунизацию, заменили советскую топонимику. Мне кажется, что если бы всё это в свое время провели плавно на Донбассе, то регион достаточно органично вписался бы в общий украинский проект.

Например, в Луганске была и до сих пор есть улица Особого совещания (в честь Особое совещания при НКВД СССР, — ред.). Ее давно можно было бы уже переименовать, она даже с коммунистической точки зрения выглядят, прямо скажем, одиозно. И таких примеров много.

На Донбассе не учитывались последствия ХХ съезда КПСС, осуждение культа личности. Местная власть твердо стояла на всех своих позициях, защищала весь этот убогий совок.

Саботировалась украинизация образования. На бумаге все школы в Луганске были украинским, а по факту — только в одной-двух преподавание велось на украинском языке.

Так Донбасс становился изолированным регионом, который жил абсолютно несинхронно с остальной страной.

И когда ты приезжал в Киев, реально возникало ощущение, что приехал из какого-то отдельного анклава, живущего своей жизнью. Ты попадаешь в другую страну.

Все эти изоляционистские настроения сильно культивировались. Мы в рамках своей организации организовывали визиты в Луганск передовых украинских писателей. К нам приезжали Юрий Андрухович, Сергей Жадан (кстати, тоже уроженец Луганщины), Юрий Покальчук, Ирена Карпа. И нам колоссальные палки в колеса ставила областная власть. Нам не давали помещения. Местные СМИ, которые были под контролем у областной власти, абсолютно не освещали такие события, хотя мы их приглашали. То есть была информационная блокада.

Один раз Жадан выступал прямо на улице, просто потому, что в последний момент ему отказали в помещении.

Это был период, когда у власти был Янукович. И это было задолго до Майдана. Это, к сожалению, была обычная ситуация для Луганска.

— А какую роль в этом всем играла религия, православие?

— Украинская православная церковь Московского патриархата (УПЦ МП) находилась под покровительством “Партии регионов”. Это было, так сказать, государственной церковью в рамках отдельно взятой области.

Все наши комсомольцы стали очень набожными и охотно жертвовали на церковь. Священники были абсолютно лояльны к этой власти, потому что она давала им деньги, они жировали на взносах “Партии регионов” и криминальной буржуазии, с ней связанной. Это был такой симбиоз.

В этом плане религиозная ситуация на Донбассе была очень близка к тому, что существовало в России, к этому союзу Русской православной церкви и власти.

Например, в 2004 году на печально известном Северодонецком съезд, когда впервые на таком высоком уровне была сформулирована идея донбасского сепаратизма, присутствовали как раз представители УПЦ МП, и это все благословляли.

Впоследствии епископ Аникий, который тогда участвовал в Северодонецком съезде, благословлял инаугурацию главаря “ЛНР” Игоря Плотницкого. Такая прямая преемственность.

Это не случайность, не какое-то там завихрение, а именно последовательная позиция УПЦ МП.

А Украинская православная церковь Киевского патриархата (УПЦ КП) долгое время не могла зарегистрировать свою общину, не могла открыть свой приход, всяческие препятствия этому чинились.

“Хорошие русские”

— С 2014 по 2022 год вы по личным причинам жили в России. То есть застали самый финальный отрезок российской истории до вот этого прыжка в пропасть, который РФ совершила в феврале прошлого года. Замечали ли вы милитаристские поползновения России?

— Конечно, замечал. Не заметить было сложно. Все годы, особенно в первые годы после аннексии Крыма, очень сильно резало глаз несоответствие между тем, что Москва, с одной стороны, стремится жить жизнью космополитического современного города, а с другой — быть столицей страны, которая захватывает часть территории соседнего государства. Казалось бы, это вещи несовместимые. Но в Москве пытались изобрести какую-то формулу, которая бы это все могла совмещать.

Но нельзя одновременно жить в современном мире и заниматься аннексией, агрессивными войнами.

Пятна разложения повсюду выступали, милитаризм вылазил. Вот идешь по Москве, кругом барбер-шопы, бургерные, модная молодежь… А посреди этого бац — билборд “Возвращение в родную гавань”, и на нем какие-нибудь военные морды на фоне карты Крыма. Вот как это можно было не замечать?

Кто-то делал вид, что это нас не касается, мол, сейчас Путин перебесится и все закончится. Нет, это все шло по нарастающей, прорастало сквозь ткань общества.

А Путин умел убаюкивать россиян, делать вид, что ничего особенного не происходит, и ему вся страна верит. И люди перестают критически осмыслять реальность, и в итоге оказываются там, где сейчас оказались.

— К теме “хороших русских”. В украинском сегменте соцсетей их активно обсуждают, критикуют, обвиняют. Объясните причину этих претензий даже к тем россиянам, которые заняли сторону Украины.

— Мне сложно об этом говорить. Потому что, с одной стороны, я понимаю эти претензии — что прошло столько времени, а все эти люди не смогли организовать какого-то эффективного сопротивления и, в конце концов, потерпели поражение. С другой стороны, я жил в Москве, знаю, какая там была ситуация. Что инерция авторитарного катка уже набирала скорость и противостоять ему силами каких-то разрозненных интеллигентов уже было сложно. А общество находилось в анабиозе. Оно и по сей день находится в анабиозе.

Я стараюсь избегать морально-этических категорий, осуждать кого-то, обсуждать. Этого так много в социальных сетях.

Мне кажется, что из-за этого мы часто забываем о том, что есть одно большое зло — собственно, Путин, его милитаристская машина. Эти оболваненные массы, которые все это поддерживают.

Есть большое зло. Но зачастую мы, поскольку не можем дотянуться до большого зла, начинаем срывать свою злость на тех, до кого можем дотянуться, с кем мы не согласны. Из-за этого весь антипутинский лагерь проникнут бесконечными выяснениями отношений, спорами и выяснением, кто более правильный и более неправильный. А за этим замыливается основная тема.

Мне кажется, что сегодня долг всех людей доброй воли поддерживать Украину в ее борьбе с этой тоталитарной машиной, которую построил Путин.

Потому что сегодня украинцы борются не только за свою свободу, но и в конечном счете за свободу России.

Это сейчас главная задача, и главные враги — это Кремль, Путин и все его союзники, все авторитарные силы, которые пытаются задушить свободу на постсоветском пространстве.

А все эти какие-то эмигрантские дрязги и выяснение отношений между украинскими и российскими интеллигентами, сведение каких-то счетов между ними — это все второстепенное. Мне кажется, что сильно на этом акцентироваться не стоит.