Теперь в России все за “СВО” — от Бродского до Чебурашки: интервью с российским журналистом Анной Наринской

Анна Наринская — российский журналист, литературный критик, автор документальных фильмов.

Родилась в Москве в 1966 году. В 1990-х окончила филологический факультет Московского государственного университета (МГУ) и стажировалась в Колумбийском университете. Работала в московском офисе телекомпании BBC. Была постоянным автором “Новой газеты”, работала специальным корреспондентом издания “Коммерсантъ”.

После начала полномасштабного вторжения России в Украину переехала в Германию, где продолжает заниматься журналистикой. В феврале 2024 года признана в России “иноагентом”.

Анна Наринская — гостья программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

— В России вас внесли в список “иноагентов”. Это уже огромный список. Как это меняет вашу жизнь? Особенно в свете того, что сейчас в РФ могут конфисковать имущество даже родных людей “иноагента”.

— Я узнала о том, что я теперь “иноагент”, во время митинга у российского посольства [в Германии], когда мы узнали об убийстве Алексея Навального. Ко мне подошла девушка и сказала: “Анна, а вы знаете, что вы — “иноагент”?” Я, по-моему, 700-я в этом списке.

При этом у меня нет ни YouTube-канала, ни какого-то большого Telegram-канала. У меня есть страничка в Facebook, где 30 тысяч подписчиков. Не миллионы, ни 300 тысяч. То есть приходят уже за такими, как я.

То есть, если уж я со своей микроскопической аудиторией — “иноагент”, это значит, что в России пытаются лишить прав практически любого инакомыслящего.

— Это при том, что вы в первую очередь — исследователь и публицист. То есть вы — не политик, и никогда им не были.

— Да.

— Почему вы уехали? И как за эти два года меняется ваше отношение к отъезду?

— Когда я уезжала, у меня не было сомнений, что это на очень долго. Не стану скрывать, я довольно долго корила себя за то, что уехала, что надо оставаться в России, и, очень условно скажем, — бороться. Я считала, что любой человек, оставшийся в России, который хоть как-то пытается расчищать площадку от пропаганды, делает гораздо больше, чем я, которая, сидя в безопасном Берлине, во весь голос в немецких медиа говорит, что Путин — плохой. Я считала, что делают гораздо больше, чем я, — моя подруга Женя Беркович, которая ставит спектакли, о том, что свобода — это необходимая вещь в жизни, или иные люди, которые имеют независимые лектории, независимые книжные магазины. Я считала, что должна была быть такой. Но я не то, что испугалась, а поняла, что у меня нет сил.

Мой отъезд — поверьте, от бессилия.

Я поняла, что даже на такого рода сопротивление у меня нет сил. И посмотрите на примере той же Жени Беркович — она уже почти год сидит в тюрьме вместе с [драматургом] Светланой Петрийчук. В их спектакле усмотрели “оправдание терроризма”. Этот спектакль получил российскую государственную премию “Золотая маска”, а теперь его обвиняют в “оправдании терроризма”. (Петрийчук и Беркович стали фигурантами “Театрального дела” 2023 года — в опубликованной в интернете видеозаписи читки пьесы “Финист ясный сокол” власти усмотрели “оправдание терроризма”, — ред.)

Женя очень долго считала, что надо оставаться в России, потому что если все уедут, то Россию уж совсем покроет чернота.

Мое грустное предположение, что чернота ее совсем покрыла.

— А после отъезда, пока вы еще не получили статус “иноагента”, удавалась ли вам приезжать домой?

— Приезжала, когда уже понимала, что мама умирает. Я тогда из квартиры почти не выходила и сидела с ней.

В один свой приезд, в ноябре 2022 года, я решила составить себе представление о нынешней жизни в России. Я совершила такое путешествие ненависти. Сначала поехала в храм вооруженных сил в Каменке — это такое капище сатаны. Это было еще до восстания Пригожина (мятеж произошел в июне 2023 года, — ред.), поэтому там на самом видном месте была огромная мозаика ЧВК “Вагнер”. И это было в храме, на этой мозаике они были представлены как какие-то борцы за “святую Русь” — в современном обмундировании, с какими-то пулеметами.

Затем я была на совершенно ужасающей выставке под названием “Украина”, она проходила в московском “Манеже”, ее курировал [председатель межведомственной комиссии по историческому просвещению РФ] Мединский. Центральный нарратив выставки о том, как Украина была Россией, но появился Запад, который с XVII века начал впрыскивать в нее национализм и превратил Украину в “бандеровское государство”.

При мне на эту выставку приводили школьников классами. Там присутствовали сотрудники Центра “Э” (Главное управление по противодействию экстремизму МВД РФ, — ред.). Я там ходила, ничего не говорила, но, вероятно, на моем лице была написана очумелость от происходящего. И ко мне стали подходить нейтрально одетые мужчины, спрашивать: “А зачем вы пришли? А что вы здесь делаете?” Не потому, что они меня узнали, а потому что с таким выражением лица у них не ходят по такой выставке.

Но теперь я больше в Россию не поеду.

— А в сфере культуры в РФ происходит то же самое, как в “Манеже” под эгидой Мединского?

— Об этом очень сложно говорить. Да, есть, условно говоря, Прилепин и иже с ним — писатели, которые одобряют “СВО”. Сейчас ряд писателей подписал письмо, чтобы их государство финансово поддержало, чтобы они лучше писали о “доблестной военной операции” и поддерживали вообще дух “патриотизма”.

А есть, например, люди, которые пишут трагические стихи о том, что жить не хочется, а хочется умереть. И таких людей много в России. Сейчас в России пишется очень много хороших текстов — но абсолютно трагических.

Сейчас в Германии строится “Музей изгнания” (Exilmuseum), посвященный 1930-1940-м годам, Второй мировой войне. Он посвящен так называемым “хорошим немцам” — немцам, которые уехали из Германии, вроде Томаса Манна, которые из Калифорнии поливали презрением нацистскую Германию. И когда ты сейчас читаешь тексты Томаса Манна — он вел радиопередачу на союзническом радио — ты с ним во всем согласен.

И я тоже думаю, что сейчас объективно смотреть на то, что происходит в России в культурном смысле, практически, невозможно.

— А как сейчас живет российская культура в эмиграции? В начале февраля, я видел фотографии с премьеры спектакля “Кремулятор” по роману белорусского писателя Саши Филипенко. Это маленький берлинский зал, это очень камерно выглядит, как “квартирник”.

— Это эмигрантская культура. Она нишевая. Есть несколько имен, которые вышли на интернациональный уровень, в европейский истеблишмент. Вот спектакль Кирилла Серебренникова не будет “квартирником” — он будет в немецком театре с немецкими актерами. Это будет нормальное европейское зрелище. Или книга Марии Степановой, которая сначала выходит по-немецки, потом по-английски, и еще неизвестно — выйдет ли по-русски, но уж точно не выйдет в России. Это большое европейское событие.

Сейчас Украина интересна всему миру — со всех сторон. Всё интересно об Украине — как она воюет, как влюбляется… И даже какая-нибудь украинская комедия.

Сейчас на Берлинале (Берлинском международном кинофестивале, — ред.) шел очень хороший украинский фильм “Редакция”, он не имеет отношение к войне, он просто об украинской жизни.

Россия интересует мир в двух направлениях — русское насилие и страдание политзаключенных в русской тюрьме. Кроме этих двух тем, еще и вина русской культуры.

— Долгие годы в Европе бытовало мнение, что русское лучше продается. Сейчас как с этим русским мифом?

—Есть классический набор. Если ты заходил и говорил, что у тебя новая интерпретация “Анны Карениной”, то сразу получал стопроцентное внимание. Например, ты с порога говорил: “Анна Каренина будет лесбиянкой” — “Прекрасно, давай”. А дальше твой проект могли не принять.

Сейчас, конечно, это колеблется. Да, ты можешь сегодня говорить о регионах России, которые рассматриваются как колонии, — Татарстан, Дальний Север… Но для широкого потребителя культуры, конечно, существует Достоевский — это просто номер один. Его можно ругать, главное — говорить о нем. Да, большие русские литературные имена до сих пор очень привлекают.

— Сейчас в РФ началась травля писателей — Дмитрий Быков, Акунин, Людмила Улицкая, которая тоже находится в Германии. В чем цель этой кампании?

— Они более важны как медийные персоны. Они очень известные писатели, они время от времени, особенно, Быков и Акунин, выступают, и у них большие аудитории.

В России сейчас главное — не говорить. Как только ты выступаешь на YouTube или имеешь более массовую аудиторию, чем читатели романа, то ты становишься врагом, по мнению российских властей.

Уже пошли семьи “врагов народа”. Жене Акунина, которая сама не “иноагент”, — арестовали счета в России.

То есть Путин идет путем Сталина, сталинские уроки он усвоил очень хорошо. Что должны быть массовые дела, как “Театральное дело”, “Писательское дело”. При Сталине целая футбольная команда “Спартак” была посажена в тюрьму, например, посадили братьев Старостиных за “буржуазный способ игры” в футбол.

Ине нужно думать, что люди, у которых хорошо с культурой или они много читали, обязательно научатся всему самому хорошему. Сегодня всячески критикуют Бродского, и понятно почему. Но я хочу его покритиковать за следующее. Он в своей Нобелевской лекции примерно говорит о том, что если бы Гитлер читал Диккенса… А ведь Гитлер читал Диккенса, понимаете? Видите, не помогло чтение Диккенса.

Более того, есть множество способов вывернуть Диккенса так, что он окажется на твоей стороне. И это то, в чем российская пропаганда преуспела невероятно.

Еще недавно я писала грозный ответ, когда Прилепин написал книгу “Взвод”, где он рассказывал, как все русские классики были всегда за войну. Нельзя сказать, что они вообще не были так настроены, но нет, не все все-таки.

А теперь мы видим, как у нас все за “СВО” — от Бродского до Чебурашки. Понимаете?

Культура — это не та вещь, которая защитит нас от войны, злобы, насилия. Более того, сколько есть культуры, где так или иначе оправдано насилие.

В каждом из нас есть черная сторона — в каждом, кроме святого человека и маленького ребенка. Важно — не подкармливать. А российский режим, сегодняшний российский контекст, российская пропаганда подкармливают это в людях, они говорят: будь таким, будь таким.