Становление и развитие морского военного флота Украины: интервью с экс-замначальника штаба ВМС Андреем Рыженко

Андрей Рыженко — капитан I ранга, офицер запаса Вооруженных сил Украины, экс-замначальника штаба украинских Военно-морских сил.

Родился в Севастополе в 1968 году в семье военного. В начале 1990-х окончил Черноморское высшее военно-морское училище. Учился в Калифорнии в школе офицеров надводного флота Военно-морских сил США. Получил степень магистра военного управления в Севастопольском военно-морском институте им. П. Нахимова.

Служил на пяти различных боевых кораблях в должности старшего помощника командира корабля. С 2004 по 2020 год — заместитель начальника штаба Военно-морских сил ВСУ, а в 2020 году — помощник министра обороны Украины.

Награжден Орденом Даниила Галицкого за личный вклад в укрепление обороноспособности Украинского государства.

Андрей Рыженко — гость очередного выпуска программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

“Я не рассматривал гражданский флот”

— Андрей Алексеевич, как вообще море в вашей жизни появилось?

— Я родился в Севастополе в семье военного (отец — Алексей Рыженко, украинский военный, контр-адмирал, — ред.). Когда я родился, мой отец как раз пошел на боевую службу, стал морским офицером.Поэтому первый раз на корабле я побывал в 3-4 года. Все детство провел в основном в Севастополе, поэтому морская служба была перед глазами, плюс отец много рассказывал, было интересно. Поэтому после школы я решил поступать в Севастопольское военно-морское училище. В итоге, прослужил в вооруженных силах 35 лет.

— Вы все годы служили на Черном море?

— Сначала это был Черноморский флот СССР, потом — Военно-морские силы Украины.

Также 4 года служил в стратегическом командовании НАТО по вопросам операций, в Бельгии. Занимался там вопросами боевой подготовки, оценивал подразделения стран-партнеров на их готовность к различным операциям НАТО. Три раза проходил обучение в США, фактически там провел 2,5 года.

Много времени служил в Киеве, последняя моя должность — помощник министра обороны Украины.

В основном я служил на Черном море. Мои знания по Балтийскому морю эпизодические, хотя я там тоже был. Когда я был курсантом, у нас был переход из Севастополя в Кронштадт. А когда я только окончил училище, пришел на свой первый корабль, попал на ракетную систему, ПВО — зенитный ракетный комплекс “Волна”, который мы не изучали. Меня отправили в Кронштадт на специальные трехмесячные курсы, чтобы я изучил этот вопрос.

Также был на Дальнем Востоке.

— А почему именно военный морской флот? В конце 1980-х, когда вы начинали, была огромная гражданская флотилия, был торговый флот, научный флот.

— Я не рассматривал гражданский флот, если честно. Другое дело, что когда я выпустился в 1990 году, и пошел распад Советского Союза, то быть офицером флота было абсолютно не престижно. Из моего выпуска практически все молодые лейтенанты в 1991-1992 годах уволились, и пошли как раз в гражданский флот. Потому что там были очень высокие зарплаты.

Но это не только черта Украины, это черта и других стран. Я когда служил в ВМС Украины, ходил в Болгарию, и знакомые офицеры говорили, что им тоже очень сложно набрать курсантов в военно-морскую академию, потому что офицеры флота получали в 10 раз меньше, нежели гражданские.

“На следующее утро СССР распался, и никто не плакал”

— Распад СССР. Что происходило с флотом тогда?

— У меня был интересный случай. Я служил в Севастополе на крейсере “Адмирал Головко”. И 19 августа 1991 года, в первый день путча, мы должны были выйти в море(19-22 августа 1991 года — попытка государственного переворота в Советском Союзе, одно из ключевых событий, предшествовавших распаду СССР, — ред.). Это были испытания, тогда наш корабль только вышел с завода для прохождения мерной линии — такие специальные испытания. Но перед выходом в море нам почему-то загрузили ядерные боезапасы. Это было характерно по охране, потому что ядерный боезапас привозили военнослужащие госбезопасности.

Загрузили нам эти боезапасы, вечером 19 августа мы вышли в море. Вышли как раз под Форос, отработали мерную линию, и вернулись обратно в Севастополь. На Западе пошла информация, что крейсер ” Адмирал Головко” вышел спасать Михаила Горбачева из его заточения [на президентской даче в Форосе].

Еще была такая история. К нам на корабль приехал адмирал, член военного совета — ну, это главный политработник Черноморского флота. Он нам что-то рассказывал про ГКЧП (Государственный комитет по чрезвычайному положению). Рассказывал, рассказывал, никому ничего не было понятно. Один матрос встает и говорит: “Товарищ адмирал, скажите, ГКЧП — это хорошо или плохо?” Он отвечает: “Конечно, хорошо”.А на следующий день ГКЧП рухнуло. И тогда, помню, всех в командовании сняли.

Если бы в тот период спросить советских граждан: что вы думаете, если Советский Союз распадется? Все бы сказали: да как такое может быть! А на следующее утро он распался, и никто не плакал(25 декабря 1991 года СССР прекратил существование как суверенное государство, — ред.). Жизнь продолжалась.

Я помню те времена, когда Крым и Севастополь голосовали за то, чтобы быть в составе Украины. Потому что, честно говоря, в Крыму и в Украине жизнь была достаточно лучше, чем в России. Я это знаю, потому что как раз с октября 1990 года учился в Кронштадте, у меня родилась дочка, и меня отпустили побыть дома. Так вот, в Севастополе тогда можно было купить продукты, и я даже вез их с собой в Кронштадт, потому что там все было по талонам.

— То есть в Питере не было так много продуктов, как в Севастополе?

— В Питере вообще не было продуктов. Чтобы купить колбасу, нужно было получить талон. Я продукты туда из Севастополя вез.

Конечно, распад Союза сказался. Например, у нас на кораблях было много представителей Средней Азии. И начиная с лета 1992 года, они начали убегать, потому что их страны объявили тех, кто служит в вооруженных силах другой страны, предателями.

В то время у всех главная задача была — просто выжить. Потому что в начале месяца зарплата была 30 долларов по курсу, а в конце месяца — уже 10 долларов. И потом деньги вообще перестали выплачивать.

То есть 1990-е были, конечно, тяжелым периодом. Мы тогда очень много потеряли, потому что, чтобы готовить офицеров и военнослужащих, нужны ресурсы. А когда ты в море один, два, три дня в году — это не подготовка. И постепенно уровень готовности серьезно снизился.

И, если честно, до начала полномасштабной войны, до 2022 года, он не повышался значительно.

Мы раньше проводили много миротворческих операций, учений. Но постепенно люди, которые знали, как стрелять ракетами, торпедами, ушли из флота, а новые — просто не получили этого опыта. Сейчас им приходится это очень быстро восстанавливать.

“Русские постоянно диктовали нам свои условия“

— А когда вы поняли, что опасно присутствие в Крыму Черноморского флота РФ по соседству с нашими Военно-морскими силами? Было уже тогда понятно, что россияне хотят остаться в Крыму? И была ли возможность их оттуда убрать?

— Возможность была. Я помню этот период.

Помню, в апреле 1992 года приезжал в Севастополь вице-президент Российской Федерации Александр Руцкой. Собрал нас в Доме офицеров и говорит: “Мы будем делать все, чтобы забрать обратно Севастополь и Крым”.

Мой отец в середине 1993 года вернулся в Севастополь с Дальнего Востока, где был заместителем командующего Тихоокеанским флотом. И он мне сказал, что во Владивостоке уже шли разговоры между интеллигенцией, что Крым — это будет вторая Чечня. Но тогда было указание — россиянам и нам — не конфликтовать.

— А русские и украинские военные были разведены территориально? В том же Севастополе?

— Проблема Украины того периода заключалась в том, что у нас не было такого института как государственное управление. Потому что оно в Советском Союзе было сосредоточено в Москве. А советские республики были такими себе исполнительными органами.

А русские постоянно диктовали нам свои условия, в основном, используя экономический фактор. Еще до распада Союза они подсадили нас на российский газ. Помню период, когда, например, все котельные центрального отопления переделывались на газ. В Украине очень серьезная химическая промышленность, металлургия, а там объемы потребления газа просто гигантские. Весь этот газ шел из Российской Федерации. И они постепенно подняли цены до мировых, посадили нас в зависимость, и потом это использовали.

Для меня всегда был парадокс: почему, добывая газ в Крыму, мы используем российский газ?

— Они же, в конце концов, связали флот с газом.

— Они использовали этот фактор, давили постоянно политически. И поэтому был сделан шаг по сдаче Севастополя “в аренду”. (28 мая 1997 года был подписан договор между Россией и Украиной, согласно которому, основной базой Черноморского флота РФ становится город Севастополь, — ред.). И при этом ВМС Украины получили не лучшие места базирования. Особенно в Севастополе. Причем сначала был разговор о том, чтобы ВМС Украины вообще в Севастополе не базировались.

Я с 1994 года служил в Севастополе на кораблях “Славутич”, “Гетман Сагайдачный”. Так у нас не было даже топливной базы. На “Славутиче” мы ходили в Одессу, брали полный запас топлива, 760 тонн, приходили в Севастополь и разливали его по кораблям. Тогда кораблей было немного. А когда потом пошел раздел флота, тогда мы получили часть инфраструктуры.

Кстати, с 1992 по 2014 годы в Севастополе количество памятников, посвященных российской истории, было гораздо больше, чем в советское время. При СССР их фактически вообще не было. А тут они росли, как грибы.

Меня также смущало, как Россия щедро открывает филиалы своих высших учебных заведений в Крыму. Например, филиала МГУ (Московского государственного университета) не было нигде. Но [в 1999 году] его открыли в центре Севастополя.

— Московский мэр Лужков определенное время был чаще в Крыму, чем в своем городе. Москва же курировала Севастополь.

— Было такое, что чтобы начать какой-то бизнес в Москве, нужно было купить кусочек земли в Крыму, получить его в собственность и показать. Потом очень много серьезных туристических комплексов по западным образцам было построено на Южном берегу Крыма, они принадлежали россиянам. И в Севастополе, в том числе.

Россия использовала Запад для адаптации наиболее развитых практик. Но в определенный момент они начали диктовать свои политические, империалистические требования. И, к сожалению, Запад очень поздно спохватился. Они даже не поняли этого в 2014 году.

Вы помните, что первые полгода точно у них была растерянность, они не понимали, что происходит. Путин спокойно говорил с лидерами той же Германии. Да, Россию исключили из “Большой восьмерки”, но на Западе не понимали, зачем вводить санкции. Я в этот период служил в Европе, и мне местные люди, экономисты, говорят: мы с Россией делаем миллиарды долларов в день, нам неинтересно их терять.

Ушло время на то, чтобы Запад понял, что нужно выбирать либо ценности жизни, либо миллиарды долларов, потому что в один момент просто можно потерять все миллиарды.

“Поэтому в США не “человеческий ресурс”, а “человеческий капитал”

— Вы вспомнили свою работу, учебу на Западе. Как так вышло, что офицер, сформированный в советское время, решил дообразоваться на Западе? И как вы смогли свой опыт привнести в украинский флот?

— Мне все время было очень интересно, как работают особенно ВМС США.

Дело в том, что мой отец был начальником штаба 5-й (Средиземноморской) оперативной эскадры кораблей ВМФ СССР. Это большое объединение на Средиземном море, в определенный период времени от 70 до 90 кораблей — от фрегатов до авианосцев. И он мне говорил, что американский флот очень сильный.

Когда я стал офицером, то на большом противолодочном корабле “Керчь” ходил несколько раз (по месяцу-два) на боевую службу в Средиземное море. И мы один раз проводили совместные маневры с американским крейсером “Томас Гейтс”, мне очень понравилось, было интересно. После я был старшим помощником командира на фрегате “Гетман Сагайдачный”, мы были на многих учениях и в Черном море, и в Средиземном.

А потом началась образовательная программа. Первый раз я поехал учиться в США в 1996 году. Меня взяли в штаб флота управления боеподготовки заняться учениями Sea Breeze (Sea Breeze — многонациональные военные учения, проводятся на территории Украины с 1997 года, — ред.). Я отвечал за Sea Breeze в 1997, 1998, 1999, 2001, 2002 годах. Этот опыт мне пригодился.

Потом я учился уже на уровне штабного элемента, потом служил в НАТО, потом командный элемент. Командный элемент — это стратегический уровень. И когда я вернулся оттуда, то особенно после оккупации Крыма мы в Одессе думали, как развивать украинский флот дальше.

— Тогда перенесли штаб в Одессу.

— Да. Мы первую стратегию ВМС Украины написали именно по западным стандартам. Я этот процесс генерировал. По этому образцу были написаны другие стратегии.

Потом мы сделали шаблон. Мы любим шаблоны, алгоритмы. Но шаблоны нарушают вольность мысли. Да, есть определенные требования к оформлению, но основное — это мысль, умные мысли. Вот в этом как раз разница образования на Западе и у нас. Потому что у нас долгий период времени оно базировалось исключительно на запоминании, зубрежке.

Cамая большая разница была на среднем уровне образования — это майор, капитан III ранга. Там уже учили не только по уставу, а уже начинать мыслить. Потому что когда у тебя в подчинении большое количество людей и средств, невозможно разработать шаблон, нужно анализировать очень большое количество факторов. А когда ты стратегический руководитель, там вообще нет шаблонов. Там нужно уметь идти на риск, нужно уметь воодушевлять, мотивировать.

Уметь воодушевлять очень важно. В США я изучал дисциплину стратегического лидерства, она на меня произвела большое впечатление. Сейчас у нас эта практика тоже активно адаптируется в Украине.

Нужно иметь и мудрость, и мужество. Есть другие аспекты стратегического лидера, но главное — мудрость, потому что иногда неверно сказанное слово или эмоция на таком уровне может очень сильно навредить стране. Этому учат. В Америке очень серьезно к этому относятся, у них почти в каждом вузе есть структура по лидерству.

Например, нас возили в институт лидерства компании “Боинг” (Boeing Global Learning Institute, — ред.), где они готовят своих менеджеров. Тоже было интересно, как они учат их, прям, обхаживают, потому что бюджет “Боинга” очень большой и от этих людей зависят миллиарды.

Очень важно, как организовать весь менеджмент. Поэтому они очень-очень инвестируют.

Поэтому в США не “человеческий ресурс”, а “человеческий капитал”. Мы тоже переходим к такому же пониманию.

— В Украине сейчас есть программы для молодых офицеров, по которым, как вы когда-то, они могут поехать учиться?

— Да, сейчас очень активно отправляют, даже во время войны много краткосрочных курсов.

Скажем, академические курсы — каждый год. Когда я был заместителем начальника штаба ВМС Украины по вопросам европейской интеграции, то очень серьезно настаивал, чтобы мы возобновили отправку офицеров после оккупации Крыма. Потому что после 2014-го мы два года никого не отправляли. А сейчас людей отправляют, они учатся.

И я вам скажу, что через год обучения в США или Британии люди приезжают другими. Плюс у тебя появляется большое количество коллег, друзей.

Например, сейчас командующий ВМС Болгарии — мой одногруппник, командующий береговой охраной Грузии — мой одногруппник.

Это стратегические коммуникации, и это помогает во многом.

“Украинцы в критический момент смогли найти нужные решения”

— После 2022 года благодаря операциям украинских защитников Черноморский флот РФ потерял 30% своего боевого потенциала. Как так получилось?

— Россия в основе своего операционного успеха видит численное превосходство. И это превосходство очень серьезное.

У них на начало войны превосходство в силах и средствах было 12 к 1. Они фактически зажали нас вдоль береговой кромки.

Вы помните, что за первую неделю полномасштабного вторжения они захватили очень много. Они перешли через Крымский перешеек. Достаточно быстро они захватили все Приазовье. И только Мариуполь держался [86 дней] на волевых качествах полка “Азов” и морской пехоты, фактически отрезанные от помощи.

Но Украина — не Россия. Она не была Россией и во времена Ельцина или Кучмы. А за 30 лет Украина очень сильно изменилась. И вот те наработки, которые у нас были рождены еще до полномасштабной войны (те же дроны), активно развивались, просто им не давали реализоваться.

У нас до 2014 года была монополия государственных военных предприятий, которые по своей сути оставались советскими предприятиями.

То есть старые технологии с небольшими доработками. И различными способами они лоббировали покупку за тот небольшой бюджет, который был, именно этой продукцией. Она была неконкурентной с российской, плюс в небольших количествах.

А когда началась оккупация Крыма и военная фаза на Донбассе, тогда волонтеры, предприятия начали активно работать, начало что-то меняться.

Мы в свое время с командующим ВМС Украины адмиралом Игорем Воронченко съездили во Францию, смотрели беспилотный аппарат, который может находить морские мины. Он работает полностью в автономном режиме, стоит 10 миллионов долларов, то есть в 10 раз меньше, чем тральщик. А делает то же самое в прибрежной зоне без участия человека. И он очень габаритный, то есть не такой уязвимый, как тральщик. Мы пытались убедить купить такие аппараты, чтобы они заблокировали наши порты, но ничего не получилось. Приоритет был дан не, скажем, развитию боевых возможностей вооруженных сил и ВМС в частности, а чтобы додать заказы украинским предприятиям.

А важна серийность. Потому что выпускать 30 ракет на год — это недостаточно. Россия по нам за 2,5 года выпустила 9 тысяч ракет и 15 тысяч дронов.

Сработал фактор, что украинцы в критический момент смогли найти нужные решения. И они пришли не сверху, а снизу. Руководство их приняло и поддержало. За счет этого нам удалось создать [в 2022 году первый в мире] флот морских дронов. И что интересно, он был создан Главным управлением разведки и Службой безопасности Украины (СБУ) в основном.

— Они же к флоту не имеют прямого отношения.

— Да. Потому что у них особая система финансирования, они могут сами принимать финансовые решения. А потом подтянулся флот, который тоже начал развивать эти дроны. А россияне оказались просто к этому не готовы.

— Потому что у них осталась, по сути, советская система.

— Даже хуже стало, если честно. Когда президент Российской Федерации, как и президент Северной Кореи, лично тестирует образцы оружия — он что, специалист? Это не его дело, это дело специалистов. Они должны сказать, что они хотят видеть.

В США даже авианосцы, ракеты выпускают частные компании. Естественно, что технологии находятся под контролем государства, их передача также контролируется государством, но это частные компании. У нас это тоже начинается.

“Должен быть здравый баланс между беспилотными и пилотными системами”

— Какой флот нам нужен? Какой конфигурации? Например, нужны ли нам авианосцы, вертолетоносцы, или нам надо перейти больше к этим юрким, быстрым, небольшим флотилиям?

— Сразу скажу, что бюджет американского авианосца только на проведение операции — 2 миллиарда долларов в год. Это средства на его использование. Построить его сейчас стоит от 10 до 13 миллиардов. Это очень большие деньги.

Говорят, что построить корабль — это 30%, а 70% — это использовать его на протяжении 20 лет.

То есть суммы очень большие. Тут должен быть баланс такого треугольника — задачи, возможности и ресурсы. И задачи должны быть приоритезированы, потому что сразу все мы сделать не сможем.

Я как-то посчитал, сколько нам нужно денег, чтобы реализовать, закупить те разработки, которые мы уже сейчас ведем. Это катера различных классов — корветы, патрульные корабли, ракетные катера, базы для них и боекомплект. У меня получилось на 5 лет 10 миллиардов долларов. Это очень большая сумма. На начало войны у нас на бюджет ВМС — на развитие, на покупку — было 100 миллионов. То есть нужно фактически 100 этих бюджетов.

Сухопутные войска тоже достаточно большие. Естественно, что после войны они будут меньше. Но техники советской уже нет. А советский 152-миллиметровый снаряд у нас был бесплатный. А новый 155-миллиметрвый, даже выпущенный в Украине, стоит уже минимум 4 тысячи долларов. А если заграничный, то 10 тысяч долларов. И их выстрелить нужно много.

Летчик —один час полета на самолете F-16 стоит 5 тысяч долларов. А летчик должен налетать в год 200 часов. И мы хотим 200 самолетов. Но даже если будут не только F-16, другие будут не дешевле. F-16 — самые дешевые.

Поэтому это очень большая сумма, поэтому нужно смотреть. Что касается флота. Первая задача — ближняя морская зона. Нам важно сейчас обеспечить безопасность наших портов. Там очень много мин. Враг может использовать диверсионные силы. Враг может перехватывать, блокировать судоходство. И это возможно и после окончания войны. Поэтому тут нам нужны небольшие силы, которые могли бы выполнять задачи морского участка. Поскольку сама операционная зона небольшая, нам не нужны большие корабли, они просто будут дорогие. А сейчас на небольших катерах можно поставить такое же техническое оборудование, оружие, как раньше было на крейсере.

Второе — нам нужно решить задачу сдерживания агрессии. Мы не были готовы к этому в начале войны, поэтому россияне подходили на дистанцию артиллерийского выстрела, и обстреливали Одесскую, Николаевскую области. Для этого нужны береговые ракетные комплексы, для этого нужны ракеты на самолетах, нужны ракеты на кораблях. Нужны ракетные катера, опять же. Этого было бы достаточно.

Когда мы этот вопрос закроем, то можно переходить к следующему этапу — нужно построить базу, у нас нет баз. А строительство базы для корвета или фрегата — это несколько миллиардов долларов. Потому что это же не только причалы, это инфраструктура. Мы же хотим грамотных людей, чтобы они были мотивированы и посвятили 20 лет службе. Та же 76-миллиметровая артиллерийская установка стоит 15 миллионов евро. Но, понимаете, там должен сидеть грамотный человек, чтобы он ее не сломал.

Следующим этапом, может быть, уже не только Черное море, может быть Средиземное. Для этого нам нужны корабли побольше. Но они и стоят уже другие деньги.

Опять же, все нужно считать, и нужно смотреть не с точки зрения платформы корабля, а с точки зрения возможностей. То есть одну и ту же задачу можно решить разными силами и средствами.

Например, если нам нужно осуществлять патрулирование острова Змеиный, то для этого идеальное решение — беспилотники, и их использование может стоить 100 долларов в сутки. Если мы поставим туда фрегат, это будет 100 тысяч долларов в сутки. А патрульный корабль — 10 тысяч долларов.

Если нам нужно сделать разминирование в ближней зоне и небольшая глубина, то это могут делать беспилотники. Это дешевле.

То есть должен быть такой здравый баланс между беспилотными и пилотными системами, и это должно быть, опять же, в пределах финансового ресурса.

Далее. Сейчас наши вооруженные силы переходят на западные образцы, а их ремонт, использование — это уже очень серьезные деньги. Нужно это тоже просчитывать.

Предыдущие выпуски проекта “Люди доброй воли”:

• Сравнение экономики Украины, России и Европы: интервью с польским экономистом Лешеком Бальцеровичем
• Путин — самый яркий пример фашиста в мире: интервью с философом Джейсоном Стэнли
• Курская операция ВСУ изменила взгляды жителей российского приграничья: интервью с социологом Еленой Коневой
• Интернет, литература, театр: о цензуре в РФ говорим с журналисткой Анной Наринской
• Российские спортсмены стали изгоями: интервью с олимпийской чемпионкой Стеллой Захаровой