Проказа путинизма разъедает Европу: интервью с режиссером Владиславом Троицким

Владислав Троицкий — театральный режиссер и драматург. Родился в 1964 году в России. В 11-летнем возрасте с родителями переехал в Украину. Высшее образование получил в Киевском политехническом институте. Позже учился в Российской академии театрального искусства. В начале 1990-х основал Центр современного искусства “Дах”. С 2003 по 2006 года преподавал в Киевском государственном университете кино и телевидения имени Карпенко-Карого. Основатель известной этно-хаус группы “ДахаБраха” и музыкально-театрального фестиваля “Гогольфест”. Заслуженный деятель искусств Украины. Работал в качестве режиссера в театрах Венгрии, Польши, Швейцарии, Германии. 

Владислав Троицкий — гость очередного выпуска программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

В поисках мира и свободы

— Долго ждал нашей встречи, не буду скрывать от зрителей: мы постоянно на связи. За эти почти три года многое произошло. Ты всё время с Украиной, много делаешь. Давай поговорим о тех месяцах, когда ты активно работал. Что ты делал?

— На самом деле, за эти почти три года мы провели около 500 мероприятий. Вся экосистема “Даха” — это и театр, и музыкальная этно-группа “ДахаБраха”, и фрик-кабаре “Dakh Daughters”, и театр поэзии “DakhTrio”. Мы делали спектакли, оперы, поддерживали постоянную коммуникацию с публикой, журналистами, политиками. Фактически мы безостановочно занимались адвокацией Украины.

Почему я решил ехать в первые дни войны? Я понимал, что шок от событий продлится буквально два-три месяца, а потом война станет просто “шумом” — “опять война”. Уже сейчас мы видим, что, например, Буча потрясла мир, но удар по “Охматдету” уже не вызвал такого отклика, не стал триггерной точкой для западного общества.

С другой стороны, есть ощущение, что весь западный мир находится в растерянности. Миропорядок разрушается. Реальность, которая еще 5-7 лет назад казалась непоколебимой, вдруг начала расшатываться. 

После наших концертов и спектаклей я организовываю диалоги со зрителями, чтобы помимо эмоционального воздействия через искусство, коснуться чувств, потом говорить и о более конкретных вещах. С первых встреч я задаю один и тот же вопрос: что такое свобода и демократия? Казалось бы, мир декларирует эти главные ценности, но реального ответа я почти ни разу не услышал.

Я бывал на специализированных конференциях — театральных, арт-форумах, дискуссиях о свободе слова. Но само слово “свобода” остается размытым даже для тех, кто о нем говорит. Александра Матвийчук (украинская правозащитница, лауреатка Нобелевской премии мира 2022 года, — ред.) однажды сказала, что свободу подменили свободой выбора в супермаркете — потреблением. И это действительно странное чувство. 

Я даю свое определение: свобода — это риск и ответственность. Многие с этим соглашаются, но если пойти дальше в размышлениях, то становится ясно, что нормальный человек не хочет ни риска, ни ответственности. Он хочет стабильности, безопасности и благополучия. Особенно если ставить в противовес стабильность. 

— И благополучие…

— Да. Когда привычный мир расползается, человек всеми силами пытается его удержать. Этим пользуются, воздействуя на болевые точки общества. Этих болевых точек в каждом социуме десятки, и когда на них давят, люди перестают адекватно воспринимать реальность, реагируя исключительно на боль. Они не замечают, что надвигается цунами, которое разрушает мир. 

В результате общество становится капсулированным и фрагментированным, а на периферии выстраиваются дисциплинированные колонны — ультраправые и ультралевые, которые предлагают “простые решения”. А человек посередине остается в растерянности. С одной стороны он слышит плохие новости — климат катастрофический, экономика рушится, безопасность под угрозой. Кто предложит мне выход?

— И у этого растерянного человека — война в Украине. Как она воспринимается?

— Она далеко. Есть люди, которые вовлечены, но их стало меньше, чем было начале большой войны. Я встретил недавно удивительного немца — профессора и практикующего врача. Он каждые две недели отправляет гуманитарную помощь в Украину и трижды в год ездит в прифронтовые города, чтобы помогать госпиталям. 

Такие святые люди есть, но их немного. Для большинства обычных людей война — это просто шум. Сирийские беженцы, например, кажутся ближе, потому что от них больше реальных проблем. Украинские беженцы не вызывают такого эмоционального раздражения во Франции или Германии. 

В результате, когда общество растеряно, правые и левые популисты предлагают простые ответы: “Мы знаем, как все решить”.

Правая повестка заражает Европу

— Где это особенно заметно? Твоя география обширна: США, Европа, Франция, Германия, страны Балтии. Где опасность больше?

— Везде. Это тотальный процесс. Например, во Франции на выборах в Сенат победили ультралевые социалисты, а их лидер Жан-Люк Меланшон демонстрирует откровенный популизм. И неясно, что в этом страшнее — цинизм или глупость. 

В Германии, особенно в восточной, чувствуется неонацистская энергия. Берлин стал грязнее. Там есть абсолютно распоясавшиеся русские эмигранты — “Путин наше все”. В первый год войны они притихли, теперь чувствуют свою безнаказанность. 

В Латвии, в Риге, я сел в такси и поздоровался по-английски. Таксист спросил: “Почему не по-русски?”. Когда я предложил говорить по-украински, он ответил: “Рига была и будет русским городом”. Это сказал таксист,  который знает, что его легко идентифицировать, и он не боится незнакомому человеку такое говорить. 

Латыши тоже говорят об этом открыто. Одна девушка призналась, что боится вывесить флаг Латвии на День независимости, потому что вокруг нее живут русские, путинисты. Латвия пытается защищаться, но проказа путинской России проникает и разъедает общество. Для меня это больная тема.

Кстати, молодые латыши не знают русского вообще. Там происходит фрагментация общества, есть русскоговорящее сообщество, часть из них знают латышский язык, часть принципиально не хочет его учить и, соответственно, они практически не коммуницируют с латышской историей. Около 30% русскоязычного населения  концентрируется в Риге и в Юрмале.

Вопрос больше не в языке, а в беспардонном поведении. Мы даже написали с Dakh Daughters песню “Pandora Box”. Россия открыла ящик Пандоры, из которого полились гной, кровь и грязь. Русский царь, измазанный в этом, танцует голый на столе, а народ кричит: “Наш! Гойда!”

Вообще сейчас мир предлагает правила, что нет правил, и поэтому вот такие разрушительные трикстеры. Достаточно посмотреть на трансформацию американского предпринимателя  Илона Маска, который вдруг разродился твитом по поводу того, что будущее Германии — с классической неонацистской партией.

— И путинской…

— В Австрии тоже ситуация непростая. В Вене, например, в Фолькс-театре реализовали интересный проект — “Театр и журналистика”. Журналист погрузился в крайне правую среду, взял интервью у ее представителей, и на основе этого материала создали пьесу. Спектакль собрал полтора миллиона просмотров онлайн и был поставлен в 40 театрах.

Казалось бы, все знают, кто такие правые. Но в реальности их риторика практически не отличается от риторики самого оголтелого нацизма 1933 года в нацистской Германии. И ты понимаешь, что общество беременно насилием, садистскими и одновременно мазохистским наклонностями. И тут встает вопрос: что с этим делать? 

Вакцинация от пропаганды

— Искусство способно что-то противопоставить?

— Я надеюсь. Сейчас я работаю над проектом “Антидот” — своего рода вакцинацией от пропаганды. Идея возникла после общения с театрами в странах, где к власти пришли крайне радикалы. Там уже начинается давление: смена руководителей театров на лояльных, цензура репертуара. В Грузии, Венгрии, Словакии, Австрии. Художники пишут протестные письма с тем, что искусство должно быть свободным от политики. Но это не работает. Если на тебя напал хулиган, осуждение не спасет.

Поэтому я задумался: можно ли создать безопасную “прививку” от манипуляций и пропаганды в условиях искусства. Это может быть стендап, перформанс, спектакль. Человеку  объясняют: в момент, когда ты начал эмоционально реагировать и потерял способность к критическому мышлению, тобой стало очень легко манипулировать.

Эта “вакцинация” не должна быть контрпропагандой в классическом смысле. Она должна быть легкой, смешной. Иначе ты пытаешься убить дракона и рождаешь дракона внутри себя. Поэтому важно работать не запретами, а через креатив, через энергию свободного человека.

Возможно, это утопически звучит, но я чувствую очень сильный отклик в Украине и Европе.

— Это интересная задача.

— Да, и она живая. У художников здесь полная свобода: механизмы могут быть разными. Тебе не нужно его согласовывать с каким-то комитетом. Любая попытка бороться с дезинформацией путем ее блокировки — это сизифов труд. Против тысячи фейков бороться аргументами бессмысленно. Если блокировать сайты или ботофермы, рождается гидра. Поэтому мы должны отвечать асимметрично.

Как в медицине: вакцина помогает организму распознавать угрозу и вырабатывать защиту. Так и здесь — человек должен понимать, когда ему давят на болевую точку, и осознавать момент, когда он превращается в “полезного идиота”.

— Главное, чтобы не оказалось слишком много антиваксеров в этом смысле — тех, кто откажется от “прививки” и в итоге попадет в ловушку.

— Это не панацея, но, по крайней мере, осознанная и доступная технология сопротивления.

Гимн любви, свободе и достоинству

— Ты говоришь о западном обществе. А что с Украиной?

— Это касается и нас. Пропаганда работает в двух направлениях: она фрагментирует умеренное общество, сегментирует его, а затем формирует две радикальные колонны — ультраправую и ультралевую. В их рядах дисциплина, авторитаризм. Одни тянутся к идеям коммунизма и социализма, другие — к национализму. С одной стороны работает старая КГБистская технология управления левыми движениями, с другой — новая агентура, связанная с Александром Дугиным и его национал-патриотической идеологией.

— А если говорить о переехавших россиянах, людях искусства. У тебя были столкновения с ними?

— Столкновений не было. Я стараюсь их избегать. Если сама стратегия такого прямолинейного кенселинга российской культуры в начале большой войны вызывала какое-то понимание, то сейчас она раздражает западный истеблишмент. В его мировоззрении это “священная корова”. 

Поэтому я стараюсь заходить с другой стороны. Русская литература — это гимн ненужным людям — ни себе, ни обществу. От Онегина до Печорина. Нет ни одного положительного героя. У Платонова, Достоевского, Чехова все герои либо несчастны, либо юродивы. Вся культура строится вокруг ощущения ненужности.

Почему никто не говорит “великая французская культура” или “великая немецкая культура”? Потому что там этого мифа нет. Просто русская культура была целенаправленно возведена в культ в XX веке. Сначала через советскую пропаганду, потом через работу с западными интеллектуалами. И теперь ее используют как щит, за которым прячутся идеологи войны.

Россия сделала зонтичный формат, то есть даже люди, которые сбежали из России, типа Бунина, того же Стравинского — их присвоили. Мы должны строить жизнь на принципах свободы и уважения, несмотря на то, что на нас давит это чудовище. Мы не сможем противостоять монстру, монструизируя самих себя, потому что этот монстр больше. Мы можем только работать в другом измерении, мы можем петь гимн свободе, любви и достоинству.

И тогда, понимаешь, тогда это другой подход, тогда ты воспитываешь в человеке личность и достоинство. Недаром у нас была Революция достоинства в 2013-2014 году. Это была революция не за деньги, это была экзистенциальная революция, так же как сейчас идет экзистенциальная война.

Предыдущие выпуски проекта “Люди доброй воли”:

• Долгое время Запад ошибочно принимал Россию за адекватного партнера: интервью с ученым Кейром Джайлзом
• Страх, имперские амбиции и квартирный вопрос толкнули многих российских журналистов в сторону путинского фашизма: интервью с Игорем Яковенко
• “Шоу долгоносиков” осталось на Эвересте украинского телевидения: интервью с режиссером Виктором Андриенко
• Буряты думают о независимости, но большинство подавляет в себе эти порывы: интервью с востоковедом Доржо Дугаровым
• В Грузии происходит конфликт ценностей: интервью с оппозиционным политиком Георгием Вашадзе