Приговор на 10 лет Алесю Беляцкому: ситуацию в Беларуси обсуждаем с супругой правозащитника Натальей Пинчук

В начале марта белорусский режим Лукашенко приговорил к 10 годам лишения свободы Алеся Беляцкого — председателя правозащитного центра “Вясна”, лауреата Нобелевской премии мира (2022 г.).

Гостья программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM — Наталья Пинчук, супруга Беляцкого. Наталья прошла с Алесем тяжбы первого судебного процесса по сфабрикованным обвинениям в 2011 году. Дождалась освобождения мужа в 2014-м.

Правозащитника с соратниками снова задержали в Минске в июле 2021 года, приговор вынесли 3 марта 2023 года снова по сфабрикованным обвинениям — за “контрабанду” и финансирование протестов в 2020 году, вспыхнувших после фальсификации результатов президентских выборов и присвоении победы Александром Лукашенко. В то время Беляцкий присоединился к Координационному совету оппозиции Беларуси, созданному Светланой Тихановской.

Вместе с Беляцким по делу о центре “Вясна” осуждены его заместитель и одновременно вице-президент Международной федерации за права человека (FIDH) Валентин Стефанович (9 лет лишения свободы), юрист “Вясны” Владимир Лабкович (7 лет) и член правозащитного центра Дмитрий Соловьев (8 лет).

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

Условия содержания политзаключенных

— Репрессивный срок, к которому приговорен Алесь, впечатляющий — 10 лет. Как вы эту новость восприняли? Как вы себя чувствуете, осознавая, что человек во время абсолютного озверения режима Лукашенко приговорен на 10 лет?

— Говорить, что я принимаю это спокойно, не приходится. Ведь семья — это наша долгая совместная жизнь. И знать, что твоего родного человека приговорили на такой срок, достаточно тяжело.

Некоторые мне говорят, что вы уже не впервые проходите через подобное. Но раньше сроки были другими. В 2011-м его приговорили к 4,5 годам, из которых он отсидел 3 года. Это тоже значительный срок. Но привычка к этому не вырабатывается. Каждый раз это тяжело.

— У вас нет сейчас возможности встречаться с Алесем. Но хотя бы по внешним признакам, по фото, по видео, что вы можете сказать — как он себя чувствует?

— Действительно, я могу судить в основном по внешним признакам, по тем фотографиям, которые были в основном в официальных источниках. Потому что, как вы понимаете, делать эти снимки и публиковать могли в основном официальные средства массовой информации.

Вот, исходя из этого, многие отмечают бледность Алеся. Если раньше он не пользовался очками, сейчас пользуется, то есть зрение падает.

То есть за эти полтора года есть очевидные признаки ухудшения физического здоровья.

Что касается того, как он держится. Люди, которые непосредственно присутствовали на судебных заседаниях, отмечают, что Алесь демонстрировал стойкость, мужество. Ведь во время суда он находился в наручниках, в клетке. При этом людей, которым давали значительно большие сроки, их не держали в наручниках. Держали как раз правозащитников.

— Есть связь с ним какая-то, может, через адвокатов?

— С контактом всегда было очень сложно. Если в первую отсидку была возможность переписываться, получать письма, в том числе письма поддержки, то сейчас коммуникация очень ограничена. Он не получает письма из-за границы, он получает мои письма, и то не всегда. Это такой способ давления на него.

Что касается адвокатов, здесь совсем плачевная ситуация. В каком плане? Адвокаты дают подписку о неразглашении. И этим они закрывают возможность любого контакта и передачи любой информации от осужденного. Единственное, что они делают, — ведут правовое сопровождение процесса.

Но сейчас проблема и с адвокатами. Одного из адвокатов Алеся посадили. Другого адвоката лишили лицензии.

Но эта ситуация не только с Алесем, это ситуация со всеми теми, кто сейчас находится в заключении в Беларуси. И, по существу, сейчас очень сложно найти адвоката, который бы не боялся вести дела заключенных подобного рода.

— Я так понимаю, политзаключенные в Беларуси на особом положении. И вот Алеся и его коллег приговорили к строгому режиму. Что это означает в условиях нынешнего силового режима в Беларуси?

— Это означает максимальное ограничение контактов, в том числе с родными. Это ограничение возможности получать посылки. Кстати, и в период первой отсидки Алесь целый год не мог получить ни одной передачи. Это сейчас практикуется и в отношении других заключенных.

Кроме того, в Беларуси активно используют отправку в ШИЗО — в штрафной изолятор. За любые провинности.

Чтобы иметь представление о том, что такое штрафной изолятор, можно прочитать тот же “Архипелаг ГУЛАГ”. Там приведены все примеры, когда сажают в изолятор, где холодно, где некуда прилечь. Это в значительной степени подрывает здоровье людей и досидеть, не говоря уже о 10-летнем сроке, но даже и меньшие сроки очень проблематично.

— А информация? Он может радио слушать, есть ли доступ к интернету, какие-то распечатки получать?

— Пока он находится в следственном изоляторе, то официальные СМИ он может смотреть, слушать. А об интернете разговор даже не ведется.

Наверное, уже непосредственно в заключении у него будет такой же доступ к информации. Хотя, по свидетельствам других заключенных, иногда в тюрьмах проводят пытку этой официальной информацией.

Поэтому в целом говорить о какой-то осведомленности политических заключенных, информированности сейчас очень сложно. Они отрезаны от мира, и за этим очень строго следят.

— Алесь оказался за решеткой в минском СИЗО до присуждения Нобелевской премии мира. И премию 10 декабря в Осло получали вы за Алеся. После премии белорусская власть как-то изменила свое отношение к нему, к его окружению?

— Мы предполагали, что это известие может даже ужесточить содержание Алеся. И дальнейший ход событий был показателен в этом плане. И они сделали процесс открытым, чтобы дискредитировать Алеся и его товарищей. Они стремились показать, что это не политические дела, а уголовные, экономические. Плюс те же наручники, клетка.

То есть это был посыл мировому сообществу от власти, что ваше решение о Нобелевской премии мира нас не интересует, мы его игнорируем. И вот посмотрите, что мы с ними сделаем, что мы делаем с ним.

— Объем дела по “Вясне” — 285 томов. Что они в таком объеме насобирали?

— Трудно сказать. Я не видела эти тома. Они собирали большую базу, но в конечном итоге ничего особо не прозвучало. Даже свидетели обвинения, которых они вызвали, не свидетельствовали в пользу того, в чем обвиняли Алеся и Валентин Стефановича.

— А почему именно сейчас вынесли приговор?

— По существу, политика репрессий не останавливалась с 2020 года. Сейчас это уже личная месть [Александра Лукашенко] всем тем, кто не поддержал его во время выборов. И эта личная месть находит свое воплощение во всех таких делах.

Если посмотреть отчеты правозащитников, то в Беларуси каждый день аресты. До 200 человек по всей стране. Каждый день проходят суды. То есть внедряется система тотального страха, когда нельзя даже голову поднять, что-то сказать. Все под запретом.

Могут задержать в любой момент, могут проверить телефон. Если найдут там какие-то кадры, связанные с протестами, ты опять же попадаешь под суд, под определенные сроки. Я могу понять людей, которые, несмотря на страх, не уничтожают эти кадры. Потому что это был такой подъем, это была такая вера, что что-то изменится, что вырвать с концами человек не может. Он хочет оставить хотя бы какую-то память. Но этим пользуются власти, и репрессивная машина действует очень жестко.

Пытки применяются как к мужчинам, так и к женщинам. Например, правозащитницу Настю Лойко держали 8 часов без одежды в холодную погоду. Репрессивная машина направлена на унижение человеческого достоинства.

Репрессии за антивоенную позицию

— Война против Украины как повлияла на ситуацию в Беларуси?

— С начала войны белорусы активно стали выступать с антивоенной позицией. И теперь появились новые заключенные, которые выступали против войны.

Кроме того, начали действовать партизаны. Их тоже ловят и приговаривают. Белорусы активно посылали видео с транспортировкой военных грузов. За все это люди получают огромные сроки — до 23-24 лет.

— Не забываем, что у Лукашенко до сих пор действует смертная казнь.

— Причем в феврале парламент Белоруссии принял закон, что к смертной казни можно приговаривать за так называемую измену родине.

И все действия солидарности с Украиной сейчас могут квалифицироваться совсем по-другому, и за это может не только грозить заключение, но даже и смертная казнь.

Но несмотря на то, что уже был принят закон о смертно казни за госизмену, в годовщину нападения России на Украину в Минске вывесили украинский флаг.

— В 2020 году мы с огромной надеждой и восхищением смотрели на белорусов. На протесты вышли миллионы людей. А что с ними сейчас, ведь не все смогли уехать, они потеряли надежду?

— Они не потеряли надежду. Да, часть из них выехала.

Но нужно понимать, что сейчас Беларусь — это как в Украине оккупированные Россией территории. В Беларуси стоят российские войска. И люди находятся не только под прессингом белорусских властей.

И пока Беларусь находится под оккупацией — внутренней и внешней — говорить о каких-то массовых выступлений не приходится.

Но я хочу акцентировать — белорусы против войны. И тут нужно разделять власть и белорусский народ.

Белорусы — не русские, они не имеют этих имперских амбиций. У них нет этих фантомных болей, ушедших от них земель. Белорусам война не нужна ни в коей мере.

Поэтому большинство белорусов не поддерживают агрессию. Но открыто говорить об этом многие не могут, в силу этой тотальной репрессии.

— А как сам Алесь видит способ, как убрать эту опухоль под названием Лукашенко и его режим? Или он просто переродиться в следующего, следующего, следующего? Ведь борьба Алеся и иных белорусов, которая длится уже почти 30 лет, наверняка имеет какую-то цель.

— Цель одна — увидеть Беларусь свободной, демократической, независимой. И нашу цель изменить невозможно. Что может быть для человека главнее свободы? Только в свободной стране, в свободном государстве человек может себя реализовать, свободно дышать.

И борьба за свободу — это и есть основной смысл жизни Алеся, жизни его соратников.

Да, он идеалист, он борется за эту идею. Есть, конечно, и другие пути. Но я других путей не вижу, и Алесь других путей не видит. Только борьба. Алесь видел мирный путь борьбы за свободу.

Да, сейчас Беларусь продана России, Беларусь оккупирована Россией. Но все же остается картинка независимой Беларуси.

Ситуация ухудшается, но другого пути, как борьба за независимость, мне кажется, не существует.

Нобелевская премия мира

— Мне приятно слышать, когда белорусы несмотря на русификацию страны продолжают общаться на своем родном языке. И Алесь свои обращения делал на белорусском, в том числе его речь вы зачитывали в Осло во время вручения Нобелевской премии мира. Вы дома тоже говорите на родном языке, я так понимаю?

— Да, наш семейный язык — белорусский. И с белорусами, даже с украинцами я разговариваю по-белорусски. Другое дело, что сейчас мы с вами общаемся на русском, так как ваша программа транслируется для русскоязычного заграничья.

Что касается российского влияния, Лукашенко действительно проводник русификации в Беларуси. В стране белорусскоязычных школ осталось только пять в Минске и где-то 9% по деревням. Вот это проявление так называемой интеграция в Россию.

Белорусский язык — чудесный, украинский язык — чудесный, всегда с удовольствием его слушаю. И спасибо вам за то, что поддерживаете белорусов в их стремлениях.

Потому что только совместно в борьбе против общего врага мы можем отстоять каждый свою независимость.

— Я смотрел церемонию вручения Нобелевской премии. Так случается в истории, что иногда вместо больших правозащитников, борцов за свободу на сцене вынуждены стоять их родные люди. Так, Елена Боннэр получала премию за Андрея Сахарова, который не смог по понятным причинам выехать в Осло. И она потом в своих воспоминаниях писала, что ей было ужасно неуютно, ужасно тяжело это делать. Когда вы читали слова, сказанные Алесем, что вы чувствовали?

— Во-первых, трудно было в том плане, что это была огромная ответственность. Это была та работа, которую нужно было сделать хорошо вместо Алеся.

Насколько комфортно мне было проговаривать его слова, не свои? В общем-то, в каждом слове я с ним согласна, и в этом плане мне было не тяжело.

Единственное, что груз ответственности меня тяготил. Мне важно было донести через слова Алеся ту боль, страдания, и то, что переживает сейчас Беларусь, белорусский народ. Опять же разъединим: власть и народ — это абсолютно разные части государства.

— Потом был прием, общение. О чем вас спрашивали? Знали ли участники номинации о Беларуси?

— Члены Нобелевского комитета, конечно, очень хорошо информированы о том, что происходит в Беларуси. Что касается общения в кулуарах, то люди действительно говорили: почему мы не знаем, что происходит сейчас в Беларуси, почему? Почему международная общественность так мало информирована об этой ране?

Думаю, что Нобелевский комитет как раз и видел задачу в этом, чтобы не просто дать премию Алесю, но поставить в фокус внимания как раз саму Беларусь и ту ситуацию, которая сейчас там происходит. И в этом плане это решение очень значимо.

— И последний вопрос: тяжело быть женой правозащитника?

— Вы знаете, я всегда задумываюсь над этим вопросом, когда мне его задают. Мне его задают очень часто. Задают еще в такой формулировке: что бы мы хотели поменять в своей жизни, как-то по-другому пройти этот путь?

Я не скажу, что путь легкий. Вот журналисты посчитали, что Алеся задерживали и подвергали судебному преследованию около 20 раз. То есть вся жизнь наша такая.

Но если говорить о себе, то я бы не хотела менять свою жизнь. Для меня важны и я люблю идеалистов. В этом плане у меня отец был преданный коммунист — да, идеалист, но в другой сфере. Я, в общем-то, не видела для себя и другого мужа. И то, каким был Алесь, его идеи, они меня очень захватили.

И все его ценности — это мои ценности, ценности, связанные с Беларусью.

Для Алеся Беларусь на первом месте. По-белорусски это звучит: “Беларусь перш за ўсё”. Этот лозунг — это его жизнь, это основа нашей семьи, не исключая и детей. Ведь дети тоже вырастают в этом окружении. Для них это может быть не столько момент борьбы, сколько момент абсолютного жизненного понимания. Для них тоже понятие свобода — это основное.