Главная
Публикации
Освобождение из российского плена стало неожиданностью: большое интервью с Нариманом Джелялом

Освобождение из российского плена стало неожиданностью: большое интервью с Нариманом Джелялом

Опубликовано: 10 Июл / 2024 17:28

Нариман Джелял — украинский крымскотатарский политик, первый замглавы Меджлиса крымскотатарского народа, политзаключенный.

Родился в 1980 году в Узбекистане. В 1989 году его семья вернулась на историческую родину — в Крым. Изучал политологию. Работал журналистом в крымскотатарских СМИ и преподавал историю права в Симферопольской международной школе.

С 2007 года делегат Курултая крымскотатарского народа. С октября 2013 года заместитель председателя Меджлиса крымскотатарского народа.

В сентябре 2021 года был задержан в Крыму российскими силовиками по сфабрикованному делу о диверсии на газопроводе в селе Перевальное. В 2022 году был приговорен к 17 годам лишения свободы в колонии строгого режима. 28 июня 2024 года в рамках обмена был освобожден из российского плена.

Нариман Джелял — гость программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

“Я не терял веры, что Украина будет бороться за мое освобождение”

— Нариман, в первую очередь я очень рад видеть вас на свободе, в Украине. Поздравляю ваших родных и всех украинцев с вашей свободой.

— Большое спасибо. Я сам еще перевариваю вообще всю эту ситуацию, потому что еще вчера ты находился в местах неволи, в тюрьме, среди таких же, как и ты. В последнее время в камере со мной находились такие же политические заключенные: один украинец, один россиянин — Юра и Антон.

Ничто не предвещало освобождения. Поэтому ты рассчитываешь свои силы на тот срок, который несправедливо и совершенно преступно тебе назначил суд. И тут неожиданно тебя вызывают, сообщают и отправляют в дорогу.

Поэтому я безмерно рад разделить все те эмоции и чувства, которые испытывают мои родные, мои друзья, и очень много даже незнакомых со мной людей. Не передать словами мою внутреннюю радость и ощущение ценности свободы, которую я понимал всегда, но теперь ощущаю всем сердцем. И приверженность справедливости и свободе, которую я старался все эти годы отстаивать, для меня обрела какой-то дополнительный вкус.

— Это частичка той радости, которую мы все испытаем, когда ваш родной Крым вернется в Украину.

— Да, наверное, что-то подобное. В эти дни я получил очень много приветствий от моих соотечественников в Крыму. Они очень ждут того, чего и мы с вами хотим, чего хочет весь свободный мир. Это возвращение, освобождение.

Они говорят: Нариман, делайте все, что вы можете, потому что мы вас всех здесь ждем, и живем уже где-то на пределе своих психологических и физических возможностей, выдерживаем весь тот груз давления (вы прекрасно знаете, какое давление сейчас вынуждены переживать люди на оккупированных территориях).

Это будет огромный праздник свободы для Крыма, для Украины и, думаю, для всего мира.

— Когда только пришла радостная новость о вашем освобождении, мы в эфире связались с главой Меджлиса крымскотатарского народа Рефатом Чубаровым, спрашивали о вашем состоянии. Он сказал, что вы проходите медицинский осмотр, проходите процедуры. Как вы себя чувствуете?

— Чувствовал я себя, в принципе, неплохо. В местах неволи, где медицинское обслуживание хоть и присутствует, но очень плохо доступно тебе, особенно когда у тебя серьезные какие-то проблемы со здоровьем, ты максимально мобилизуешься, используешь все, что есть под рукой, чтобы уберечься.

Я сразу поставил себе задачу, что мне находиться там долго. Хотя ни на секунду не терял веры в то, что Украина будет бороться за мое освобождение. И не только Украина. Но все-таки ты рассчитываешь силы на всю эту долгую дистанцию и прилагаешь максимум усилий для сохранения здоровья — как психического (это очень важно), так и физического.

Но человеческий организм есть человеческий организм, и те условия, в которых ты находишься, приводят к каким-то нарушениям. Они, конечно, есть. Никакой критической ситуации на данный момент я не испытываю, но все-таки определенная медицинская помощь будет просто необходима. Есть проблемы со зрением, есть проблемы с опорно-двигательным аппаратом.

Думаю, что мы непременно с семьей уделим этому внимание и приведем меня в полную боевую готовность, чтобы бороться дальше за освобождение и Украины, и непосредственно Крыма.

— Вы упомянули семью. Ваша супруга Левиза Джелялова действительно борец, мы все читали ее Facebook. Когда вы увидитесь?

— Супруга действительно стала моей главной опорой. Я знал, какая она. Но она еще раз в моих глазах подтвердила все те ценности и качества, за которые я ее всегда любил, уважал. И она провела этот почти трехлетний путь вместе со мной, взяла на себя огромную функцию донесения информации, коммуникации с журналистами, с адвокатами, со мной. Это огромная и тяжелая работа.

Естественно, мы с друзьями в первую очередь озаботились тем, чтобы обезопасить семью, чтобы не допустить того, чтобы у меня были связаны руки в том, чем я собираюсь дальше заниматься. И мы максимально в сжатые сроки поставили ей задачу выехать из оккупированного Крыма. Для меня будет огромным счастьем обнять ее и детей.

— Вы рассказали, что для вас дорога домой была такой неожиданностью. Я общался с политзаключенными, и они все говорят, что просто заходят и говорят: “С вещами на выход”. Понятно, что нельзя раскрывать детали вашего освобождения, так как важно сохранять тишину в этих процессах. Но именно о самой дороге вы можете рассказать?

— Конечно, в этом нет секрета. 25 июня после обеда меня вызвали и прямо сказали: “Мы везем тебя на обмен”. То есть не скрывали эту информацию. Закрыли какие-то юридические, формальные вопросы со мной как с заключенным. И сотрудники ФСБ, завязав мне глаза, заковав руки, повезли меня куда-то. К вечеру я из города Минусинска (где находится тюрьма, в которой я пребывал), оказался в Красноярском СИЗО. Я в нем уже был по пути следования в тюрьму. Там двое суток я был один в пустой камере и ждал. Ходил, молился, что-то вспоминал, о чем-то думал.

Ночью 27 июня пришли те же сотрудники ФСБ. Опять плотно завязали глаза, надели наручники и доставили в аэропорт на рейс Красноярск — Москва. Самый обычный рейс, только в сопровождении, по-моему, двух сотрудников. Сначала в салон завели меня, а потом уже запустили других пассажиров.

Где-то 5 часов мы летели до Москвы. Из самолета меня вывели сразу в какой-то автотранспорт и где-то через 40 минут пересадили в другой автобус. На тот момент в автобусе были еще пять человек, и со временем я понял, что это мои сограждане, с которыми потом мы вместе освобождались. Мы очень долго куда-то ехали. С нами общались, но по-сухому вежливо, как бы ничего такого страшного. Воду сразу дали. Еду мне не предлагали, но я и не просил. Получается, что где-то более суток я вообще не ел. Для меня это не является чем-то страшным.

Мы доехали до какого-то места, после чего нас приняли другие люди. Эти обращались уже гораздо жестче. Я так понимаю, это было какое-то другое подразделение. Нас переодели, сняли наручники, вместо них надели пластиковые такие стяжки.

И одному из сотрудников что-то не понравилось. Я просил: зачем вы так стягиваете нам руки? И он тогда мне затянул стяжки предельно сильно — так, что у меня был нарушен кровоток к кистям рук.

Я понимал, что жаловаться ему бесполезно. Я полчаса выдержал, еще часть дороги, пока нас не пересадили в вертолет. Там я уже попросил расслабить стяжки.

Мы летели около трех часов на вертолете, всю дорогу с завязанными глазами, со связанными руками. Эти последние часы были довольно тяжелыми. Уже полусон, полуявь. Какая-то скамейка в вертолете, не опереться. Я просто пытался вытерпеть этот момент.

Потом нас опять куда-то перевезли. Вывели, развязали руки, построили в шеренгу рядом с нашими сумками, голову нельзя было поднимать. Не прошло и пары минут, как мы услышали нашу рідну мову.

К нам подошли наши ребята. Спокойно, вежливо к нам обратились, сказали: успокойтесь, поднимите головы, смотрите спокойно, мы рядом с вами, не переживайте, все — вы на свободе.

Я поднял голову, посмотрел по сторонам, увидел наших сильных, крепких воинов и понял, что всё, нас уже никуда не отдадут. Было просто какое-то невероятное ощущение. Хотелось всех обнимать.

Мне сразу же позвонили министр обороны Рустем Умеров, с которым мы дружны и знакомы, и глава Офиса президента Андрей Ермак. Поприветствовали. Они звонили, потому что были в отъезде.

Далее нас осмотрела бригада скорой помощи. Нам дали попить, поесть. Мы сели в вертолет и полетели в Киев. Это уже была совершенно другая поездка, совершенно с другим настроением. Ну, и потом уже известная встреча в аэропорту.

“Политических специально сажают вместе“

— Колония Минусинска. Это глубокая Сибирь, несколько десятков километров от Хакасии. Вы говорите, что сидели в камере с политзаключенными. Насколько это вообще типично? Я думал, что политических содержат вместе с криминалом. Вы изначально были с политическими?

— Да. С первых же дней в Симферопольском СИЗО я сидел с Сережей Люлиным, он представитель конфессии Свидетели Иеговы, которая активно преследуется российской властью. Я был рад недавно прочитать уже на свободе, что их дело пересмотрели, и их пока отпустили домой. Но их дело будет еще пересматриваться.

С первого же дня рядом сначала были такие люди, которые не имеют отношения к понятию политзаключенный. Это нормальные люди, с которыми мы общались, контактировали, оказывали друг другу поддержку. Мне часто встречались люди, так скажем, представители преступного мира. Но, к счастью, они понимали, что такое политзаключенные, и с определенным беспокойством и уважением относились к нам. Это действительно помогало.

Просто политзаключенных настолько много, что количество камер просто не позволяет спрятать нас друг от друга.

Мы если не в одной камере, то мы через стенку сидели. В каких-то учреждениях имели возможность даже поговорить, а в каких-то нет. Но хочешь, не хочешь, вы все равно где-то пересекаетесь.

Были случаи, когда я в той же тюрьме в Минусинске, сидел в камере, где были просто представители, скажем так, уголовного мира. И у нас были нормальные отношения, адекватные, совершенно без проблем.

А были случаи (как в последней камере, в которой я находился), когда в камере были все политзаключенные. Со мной находился мой крымский земляк Риза Омеров, он проходил под ярлыком “терроризм”, статья 205-й УК РФ. У него и отец в тюрьме. Вот мы с ним долгое время провели, познакомились лично. (В 2020 году Риза и Энвер Омеров приговорены к 13 и 18 годам соответственно по делу запрещенной в РФ организации “Хизб ут-Тахрир”, — ред.)

Потом в камеру перевели Юру Доманчука. Это парень из Скадовска, которого обвинили тоже в “терроризме” (Ростовский суд в 2023 году приговорил Юрия Доманчука к 23 года за “покушение” на заместителя губернатора-коллаборанта Херсонской области Виталия Булюка, — ред.). Также был россиянин Антон Жучков из Омска. Он в Москве шел на какую-то протестную акцию, их там традиционно схватили (Антона Жучкова в 2023 году приговорили к 10 годам якобы в подготовке “теракта”, — ред.). Мы сидели, общались, смотрели новости.

Я допускаю умысел со стороны администрации. Сажают специально вместе, чтобы люди говорили, обсуждали. В российских тюрьмах это повсеместно бывает, за такие разговоры могут открыть еще уголовное дело, добавить тебе срок. Это называется “раскрутка”. И часто специально допускаются такие контакты.

И не обязательно, что кто-то из находящихся — провокатор. Там просто все фиксируется — видеокамеры, все это становится оперативной информацией, которая будет использована против тебя.

Не знаю, был ли среди тех, с кем я сидел, стукач или не было. Мне предлагали быть стукачом с первого дня. Как только я приехал в тюрьму, мне сразу же предложили. Я сказал: “Нет”. Мне еще раз предложили, и еще раз предложили. Я сказал: “Нет, это не ко мне, я таким не занимаюсь”.

За отказ ко мне не было жестких мер. Хотя думаю, что моя ситуация — это немножко исключение, потому что я слышал истории, что людей принуждали к такому сотрудничеству.

Но мы позволяли себе, смотря новости, спокойно их обсуждать.

“Нам показывали “правильные” фильмы о войне”

— У вас телевизор был?

— Был в камере телевизор. Минусинская тюрьма, судя по сообщениям в интернете, — это довольно печальное место. Ну, любая тюрьма в целом печальное место. Мне, наверное, в какой-то мере повезло, потому что к моменту, когда я туда прибыл, там было более-менее спокойно, нормально. Если ты адекватно себя ведешь, то в принципе, к тебе адекватно относятся. Каких-то жестких мер по отношению ко мне не было. Хотя слухи ходили разные о других. Но это слухи. Не могу говорить о них, потому что не имею подтверждение.

Был телевизор, нам включали “Первый канал”, был какой-то музыкальный канал. Какое-то время тебе показывают телеканал “Звезда”, какое-то время “РЕН-ТВ”. Когда у них было хорошее настроение, нам включали “СТС”, и тогда можно было что-то неполитическое смотреть.

По выходным там показывали фильмы. Зачастую это “правильные”, “патриотические” о войне, все эти их фильмы о Мариуполе, “Переведи ее через Майдан”.

То есть показывали новейшие пропагандистские фильмы, сериалы. Вот они выходят, и у нас буквально на следующей неделе их показывают. Например, прошла премьера на “Первом канале”, через неделю-две мы уже смотрим их у себя в камере по телевизору.

Для меня это материал тоже для размышлений, для анализа в какой-то мере. Единственно я вставал и требовал: “Никакого Прокопенко, хоть убейте”. Там еще несколько таких абсолютно бездумных, сволочных пропагандистских проектов. Я ребятам по камере говорил: “Я себе не позволю и вам не позволю засорять мозги этим мусором. Новости смотрим, разговариваем, обсуждаем что хотите”.

— А как вы узнали о полномасштабной войне? Из телевизора или доступ к газетам, переписка, передачи?

— Да, это все было. Здесь я не был ограничен. Но переписка цензурируется, там особо ничего не сообщишь.

Эта война началась, когда я был еще в Крыму. Сначала я был в Симферополе, в СИЗО №1. Шел еще процесс. Там ко мне был доступ моих адвокатов, в том числе супруги как общественного защитника. И они мне всё рассказывали. Всем, что они мне рассказывали, я делился с теми, кто был рядом.

В Симферопольском СИЗО я находился в спецблоке. Это такой отдельный коридор на шесть камер по два человека. Если сначала там был паритет между политическими и уголовниками, то потом все это было забито одними политическими по разным статьям. Это и 205-я “терроризм”, и 208-я “незаконные вооруженные формирования”, и 282-я “экстремизм”. То есть разные были ребята. И с нами сидел один парень из Севастополя, он уже получил пожизненный срок. У него единственного был телевизор. И он смотрел новости в течение дня. А вечером уже у нас был свой выпуск новостей — он рассказывал, что он услышал по телевизору за день. А я после встречи с адвокатами рассказывал, какую альтернативную информацию я узнал.

В мае 2023 года меня перевели Симферопольское СИЗО №2. Это СИЗО полностью контролируемое ФСБ. Там ни телевизоров, ни радио, ни газет, ничего. Там даже то, что было положено, было не положено. Ни чаю себе заварить, ни кипятильник иметь. То есть те вещи, которые были разрешены в их законодательстве, даже их не было. Уехал я оттуда в октябре 2023 года, пошел по этапу.

Этап был очень длинный. Половину этого времени я провел на территории одной из колоний Краснодара. Там отдельный транзитный корпус с разными людьми. Камера человек на 20, постоянно нас там было где-то 15 человек, они менялись. Там был телевизор, относительно нормальное питание, относительно человеческая камера. И это позволило немножко расслабиться после достаточно неприятных условий [симферопольских] СИЗО.

Со мной в камере оказался мой друг и соратник Асан Ахтемов (Джелял и братья Асан и Азис Ахтемовы были приговорены по одному сфабрикованному делу о диверсии на газопроводе в селе Перевальное, в 2022 году Асана приговорили к 15 годам, Азиза к 13 годам, — ред.). Мы имели возможность три недели побыть вместе, пообщаться, потому что кроме суда у меня с ними не было контактов. Мы все шли по одному делу, и встречались только когда ехали в суд или ехали на ознакомление. А в СИЗО мы не имели возможности контактировать.

Асан и Азис остаются в тюрьме. Азиз находится в городе Енисейский, в Красноярском крае, Асан — в тюрьме города Владимир. Я очень за них переживаю, за всех переживаю. Самое огромное желание, чтобы все наши ребята оказались на свободе.

Я лелею в себе определенные надежды, потому что впервые с 2019 года, если я не ошибаюсь, был освобожден политузник из Крыма. Не только крымский татарин, а вообще из Крыма.

Это впервые после большого обмена, когда был освобожден Олег Сенцов, наши моряки и другие ребята.

Я надеюсь, что приоткрыл эту дверь при помощи огромного количества людей, которым я безмерно благодарен. Это и президент Украины, я имел возможность лично его поблагодарить. Это мои коллеги по Меджлису крымскотатарского народа, непосредственно мой друг, лидер нашего народа Мустафа Джемилев. Также президент Турции Эрдоган. Это огромное количество наших украинских политиков, членов правительства, представителей служб, правозащитников, журналистов, которые занимаются вопросами обмена. Я безмерно им благодарен. И, конечно, наши друзья за пределами Украины. И я очень бы хотел, чтобы этот процесс не останавливался, и готов включиться в него всеми своими силами.

Родным политзаключенных я могу сказать, что мое освобождение доказывает, что наше государство занимается освобождением политзаключенных — ваших родных, наших общих друзей, соратников. Это тяжело, иногда практически невозможно, но этот процесс осуществляется. Поэтому не теряйте надежды, продолжайте верить. Я убежден, что все они рано или поздно будут на свободе. И я, и вы будем иметь возможность их обнять, поздравить со свободой, позаботиться о них. Не теряйте этой надежды и продолжайте верить.

“Такие люди обязательно должны понести ответственность”

— Спасибо вам за последнее слово в суде. Последнее слово в суде — это манифест для любого человека, особенно которого несправедливо, незаконно осуждают. И меня очень задела ваша фраза: “Приговор вы будете выносить не нам. Это ваш приговор, ибо в Судный день вам не помогут никакие фальсификации, лжесвидетельства. И когда справедливая кара за вашу несправедливость вас настигнет, возможно, вы вспомните три наших имени, а, скорее, гораздо больше имен”. Вас осудил судья Виктор Зенков, а обвинителем был Роман Лобов. Но не только они вас приговорили. Что сейчас вы могли бы сказать об этих людях, которые такое творят совершенно осознано?

— Я, как очевидец всего этого процесса, могу сказать, что ты видишь этих людей и понимаешь, что они всё понимают и ведут себя преступно, по-другому не скажешь. А некоторые ведут себя не просто преступно, но еще и нахально.

Я человек верующий, и я постарался не заразиться болезнью какой-то ненависти, злости, мстительности. У меня нет желания найти этих людей, что-то им сделать. Но я убежден, что они должны обязательно понести ответственность. В том, что будет Божья кара им, я не сомневаюсь.

Но также нужно приложить максимум усилий, чтобы подобные люди, зачастую подонки, которые невиновных людей сажали за решетку, да еще и нечеловечески к ним относились, обязательно должны понести наказание, обязательно.

Это должен быть урок для всех. Это полезно для всего мира, это полезно для самой России. Я убежден, что придет время, когда там это все произойдет. Должно произойти.

Это люди, которые осознанно совершали преступления, выполняя свою профессиональную, должностную функцию. Они фальсифицировали, они лжесвидетельствовали. Там целый букет всего, что им можно вменить.

— И поэтому важно их имена произносить и помнить, чтобы потом не сказали, что это был один Путин. Потому что все остальные — это тысячи маленьких Путиных, которые совершают эти преступления.

— Конечно, когда придет время, будет попытка свалить всю вину на первое лицо. Но мы же понимаем, что он сам этого не делал всего. Что были конкретные исполнители, которые выполняли эту функцию. И одно дело какие-то судьи. Но ведь огромное количество, скажем, безымянных сотрудников выполняли предельно грязную работу — пытали моего друга Асана, пытали супругу моего друга Юры Доманчука, чтобы он сломался и дал показания против себя. То есть они не ограничивались тем, что пытали самого человека, они еще брали в заложники его родных.

Причем, нигде по бумагам вы не найдете, что родственники (это зачастую женщины — мамы, сестры и жены) находились под арестом. И формально доказать очень сложно.

Когда меня с моими товарищами задержали, под офисом ФСБ стояла целая толпа наших друзей, соотечественников, наших адвокатов. Они требовали сообщить, где мы находимся, допустить адвокатов к нам. Им отвечали так, что “их здесь нет”. Хотя потом, после нашей настойчивого обращения в военную прокуратуру с требованием проверить факт пыток в отношении нас, была проведена очень формальная проверка, по результатам которой в документе указано, что, по крайней мере, я находился в здании ФСБ. Так, ребята, я там был или меня там не было? Это один из миллиона кирпичиков, из которых, по крайней мере, мое дело выстроено.

Пока я находился в тюрьме, я имел возможность ознакомиться с документами других ребят. Все они, по сути, строились примерно по одной схеме — сплошное вранье.

Но даже когда задерживали ребят, которые абсолютно правомерно защищали свое государство, осуществляли действия против врага своего государства, даже в таких случаях страна, будучи оккупантом, не имела права применять к ним такие меры. Человек имеет право на презумпцию невиновности, имеет право не давать показаний, ничего не говорить. Это вы доказывайте, если вы считаете, что он в чем-то виноват. Но нет. Там просто применяют целый набор чудовищных способов, чтобы человека заставить говорить, и взять на себя где-то, возможно, существующие вещи, а в большей мере — не существующие деяния, которые человек не совершал. Или даже если он и делал, то совершенно не с тем умыслом, который ему приписывают.

“Сейчас есть желание заняться публицистической работой”

— Какой вы видите свою общественную деятельность на свободе? Может, книгу хотите написать?

— Думаю, придется очень сильно собрать волю в кулак, силы и работать по разным направлениям. Не распыляясь, конечно, но потихонечку.

Я действующий член Меджлиса, первый заместитель председателя Меджлиса. Естественно, мы будем иметь разговор с коллегами и с председателем, и с Мустафой Джемилевым, и будем смотреть, где я могу быть полезен. Я никогда не склонен заниматься тем, где без меня нормально справляются или где мои усилия пока что не нужны. Хотя всегда предлагаю помощь. Будем определять те направления, где действительно необходимо какое-то мое усилие.

Буду разговаривать с моими друзьями в различных направлениях — правозащитных и так далее.

Да, мои друзья тоже мне говорят: садись, пиши все, пока это еще живо в голове, пока еще помнишь. Думаю, что нужно будет это сделать.

В тюрьме не было для этого возможностей. Постоянные проверки, очень большое внимание именно к моим записям не позволяли мне сесть и начать писать. У меня там не было возможности писать так, как я хотел и должен написать. А писать просто так — это сам себя выжигаешь, свое это желание. Сейчас есть желание, и будет возможность заняться публицистической работой.