Особенности фашизма в России: интервью с российским политологом Сергеем Медведевым

Сергей Медведев — российский политолог, журналист, теле- и радиоведущий.

Родился в Москве в 1966 году. Окончил Московский государственный университет. Учился в Карловом университете в Праге и Колумбийском университете в Нью-Йорке. Кандидат исторических наук.

Преподавал в Высшей школе экономики (Москва). С 2015 года сотрудничает с редакцией “Радио Свобода”. Был ведущим исторических программ на телеканале “Культура”, вел авторские проекты на радиостанции “Столица ФМ” и телеканале “Дождь”.

Живет в Чехии. С сентября 2022 года в России внесен в список “иноагентов”. 

Сергей Медведев — гость программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

— Вы защищали диссертацию об Иоанне Павле II, который был Папой Римским с 1978 по 2005 год. Его главная идея была о христианском происхождении Европы, и всю евроинтеграцию он пояснял христианским происхождением европейской культуры. Он оказался прав или в корне неправ, учитывая, что сейчас происходит с Европой и с жуткой войной, которую Россия развязала в центре Европы?

— Он прав. Иоанн Павел II был очень интересным человеком, очень проницательным. Как-то в частном разговоре [польский кинорежиссер] Кшиштоф Занусси сравнил его с хорошим секретарем обкома — такой положительный герой социалистического кино, который смотрит с ласковым прищуром и все понимает.

Я думаю, что Иоанн Павел II прав [по поводу христианского происхождения Европы]. Другое дело, что он говорил, что западное и восточное христианство — это два легких единой Европы. Но этот раскол на восточное, западное христианство был не фатальным.

Вопрос в том, что нынешняя Россия отошла от христианства, она является антихристианской державой, она предала все свое культурное наследие, общеевропейское наследие.

И, конечно, не записано в каком-то культурном коде, что православие обязательно должно быть путинским, а западная латинская вера должна быть НАТОвской. Это немножко сейчас так получается, когда многие православные страны склоняются часто в поддержку России, если мы смотрим на Сербию, на Грецию. Но и это, мне кажется, временные вещи. Румыния, например, очень твердо стоит на атлантических позициях. И, собственно, большая часть населения Украины тоже православные. Мы видим прекрасно, как одна православная страна нападает на другую.

— И что же тогда получается? Россия в данный момент скорее языческая страна? То есть это такое возвращение в дохристианскую эру?

— Элементы язычества свойственны фашизму. Фашизм очень часто сочетается с языческими ритуалами, как мы это видели у арийцев, у немцев.

Россия — это, конечно, не классический фашизм ХХ века: нет факельных шествий, нет нюрнбергских мейстерзингеров (“Нюрнбергские мейстерзингеры” — опера Вагнера, — ред.), нет массовой мобилизации, огня в глазах. Но это фашистская страна.

Понимаете, Россию сейчас сложно категоризировать, это такая несущаяся в пропасть страна. Она черпает культуру из совершенно разных исторических периодов: из XIX века, из русского православия, из времени Ивана Грозного, из язычества, из фашизма ХХ века берет очень много символики — до организации шествий, до культуры массового доноса. Это такой постмодернистский фашизм.

— Если посмотреть на последние “выборы” в России. Нарисовали 87% поддержки Путина. Мы видим, что даже путинская ложь работает ему на руку. Кажется, он всюду победитель в своем мире лжи…

— Мне кажется, единственное, что с Навальным он не победитель. И как бы Путин себя сейчас ни чувствовал, как бы он ни ухмыльнулся по этому поводу, что “всякое бывает, и в Америке такое бывает”, я думаю, что внутри чисто по понятиям, по-пацански он проиграл в этой ситуации. Он не смог переиграть Навального.

Навальный не прогнулся. Навальный морально выиграл. И даже такая тварь, как Путин, это не может не осознавать.

— Но физически врага нет. Поэтому он его даже фамилию назвал.

— Физически нет. Но как бы по гамбургскому счету победа на поле осталась за Навальным.

— Вы — россиянин, и ваш интеллектуальный путь в разных странах, в разных университетах начинался как россиянина. Как менялось это? То есть сначала вы воспринимались как представитель страны великой культуры, потом — как представитель страны, которая аннексирует, оккупирует и убивает… Как это было в динамике?

— Изначально мне было очень важно, что я русский, россиянин, и я всегда гордился словом “россиянин”, это именно ельцинское изобретение. Оно мне было очень дорого, как некое понятие такой не этнической, а гражданской идентичности.

После МГУ я довольно быстро уехал, я выиграл грант на стипендию от Колумбийского университета и уехал учиться. Практически 15 лет я кочевал по Западу, жил на Западе, но никогда не думал переезжать туда. Просто меня звали на одну работу, предложили вторую, профессуру предложили, еще где-то предложили. Мне предлагают — я еду, мне интересно.

И всегда мне было важно, что я остаюсь гражданином России, потому что мне казалось, что это новая Россия. У меня были варианты получить гражданство других стран. Например, у меня жена была с американским гражданством, немецким резидентством. Я мог выбирать американское или немецкое гражданство. Я не стал этого делать, всегда говорил, что я был и остаюсь с российским паспортом. И я считал, что я могу быть настолько профессионально состоятельным, что любая страна меня возьмет с этим паспортом и даст мне вид на жительство, что я проживу в глобальном мире с российским паспортом. То есть я чувствовал себя таким глобальным русским.

И затем я вернулся в Россию. Как бы мой патриотизм дозрел до такой стадии, что я бросил достаточно налаженную жизнь на Западе, профессуру в большом международном колледже, большую зарплату, дом в Альпах — и вернулся в Москву, в Высшую школу экономики, условно говоря, на стартовую зарплату в 1000 долларов. И начал строить свою новую жизнь там.

Я 18 лет провел в Москве. И для себя это формулировал, что я заключил некий контракт со страной. Для меня возвращение в Россию было каким-то экзистенциальным актом, что это моя родина, я должен быть… Я просто хотел что-то сделать.

Это был своего рода договор со страной. Но постепенно я начал понимать, что страна не исполняет условия договора. И 24 февраля 2022 года я понял, что этот договор закончился за неисполнением обязательств одной из сторон, просто Россия не исполнила условия того договора, который я с ней заключал.

И у меня, знаете, как гора с плеч упала утром 24 февраля. То есть, конечно, горе, я дышать не мог, буквально говорить сложно было… Конечно, мое горе, моя тяжесть на стороне Украины. Но я понял, что гештальт закрыт. Я этот путь прошел до конца. Я свои обязательства перед страной выполнил. Страна их не выполнила. Все, у меня больше нет страны.

Я уехал, и мне теперь очень легко в этом отношении. Меня интересует, конечно, судьба России, много близких людей осталось там, я за них переживаю. Я переживаю за тех людей, которые не согласны с режимом и сопротивляются внутри.

Но если в целом, то к России у меня интерес патологоанатома. Мне интересно, как это все устроено, как это происходит, как это все разрулится.

Я перед Украиной чувствую некую моральную обязанность, перед Россией я ее не чувствую.

— Вы работали в одном из самых свободных, наверное, насколько это было возможно, вузов России — Высшая школа экономики. А вы чувствуете свою сопричастность с детьми, которые там остались, и которых теперь будут учить просто кондовые фашисты?

— Но это их выбор. Кто в этом во всем участвует — это выбор этих людей. Я продолжаю общаться со своими студентами, с которыми я общался на протяжении этих 18 лет. Из них, я думаю, больше половины, если не две трети, сейчас на Западе. Это те люди, которых я учил, которые прошли через наши школы.

А те, кто сейчас остался в “Вышке” и открывает кампус в оккупированном Луганске, и сидит в том же зале ученого совета с полевыми командирами, и готовят, как говорит сайт “Вышки”, “лучших бойцов России”, — ну, флаг им в руки. У меня с ними нет ничего общего.

Опять-таки, этот университет со мной расстался еще в 2020 году. У нас были долгие нелинейные отношения после моего конфликта с Путиным в 2013 году. И в общем-то я держался эти 7 лет благодаря доброй воле и заступничеству ректора Высшей школы экономики Кузьминова. Руководство “Вышки” меня мужественно отстаивало в течение 7 лет перед администрацией президента РФ, что непросто.

Я продолжал писать в Facebook. И меня потрясало, что людям нечего делать в администрации президента: у них ядерное оружие, идут войны по всему периметру, а эти люди с утра включают компьютеры и читают Facebook Сергея Медведева. И когда он что-то не то написал, то в течение часа вызывается на ковер ректор “Вышки” и бросаются ему в лицо распечатки моих постов. И после этого следовали всякие воспитательные мероприятия. Но я продолжал писать. И это перетягивание каната продолжалось несколько лет, и все шло к тому, что в 2020 году мы с “Вышкой” расстались.

— Вы сейчас преподаете в одном из старейших европейских вузов — Карлов университет. Кто там ваши студенты? О чем вы им рассказываете, о чем они вас спрашивают?

— Меняются декорации, меняются города, университеты, а я как вел свой авторский курс “Российское государство и российское пространство”, так и веду с определенными модификациями. Это своего рода политическая география России.

Студенты учатся по магистерской программе Бориса Немцова, некоторые из них получают стипендию. Они попадают в Европу из России разными путями. Кто-то уехал раньше, лет 7-8 назад, кто-то — в последние два года. Часть есть из Украины, что мне особенно близко, есть студенты из Беларуси. Есть пара французов, также чешские студенты ходят.

В обоих моих классах где-то по 25 человек, и у нас идут очень интересные межкультурные и междисциплинарные дискуссии.

Я рассказываю, как устроена Россия от времен, условно, монголов, Ивана Грозного, и как в ней сложились институты власти, собственности, сословного общества, ресурсной экономики. Я это все вывожу на глобальный уровень и пытаюсь создать некую общую картинку того, как устроена Россия, и каким образом она пришла к этой войне.

— А студенты из России планируют вернуться?

— У всех по-разному, но, думаю, большинство понимает серьезность ситуации и не планируют в ближайшее время возвращаться. Мы не говорим на далекую перспективу, но в ближайшее время это так. Уехавшие люди сделали определенный политический выбор, и возврат в нынешнюю Россию для них вообще может означать серьезные риски, вплоть до уголовных. Это люди, вполне осознанно сделавшие свой выбор. И я вижу это на семинарах, у нас единые политические убеждения. Я никогда не сталкиваюсь с каким-то непониманием, когда очень резко и радикально говорю по отношению к России и к миру вообще.

Для себя я понимаю, что готов прожить жизнь, никогда уже не вернувшись в Россию, не увидев ни Москву, ни свои родные места и улицы, где родился.

У меня, кроме чудовищной ненависти, которая у меня сейчас есть по отношению к тому, что делает Россия, у меня нет ничего. Для меня это абсолютно закрытая тема.

Сейчас я живу в Чехии, и мне здесь очень нравится, и я очень люблю эту страну. Я сейчас уже более свободно говорю по-чешски. Я готов связать всю свою оставшуюся жизнь с Чехией и никогда в жизни не вернуться в Россию. Я буду заниматься Россией, я буду следить за Россией.

Когда закончится эта война, и если у меня будет выбор куда-то поехать, я бы с большим удовольствием поехал в Украину, в Киев и там бы преподавал, что-то делал. Я надеюсь, что Украина победит в этой войне, останется свободной, независимой европейской страной. Я с удовольствием приеду в Украину и готов вообще оставшуюся часть жизни быть связанным с Украиной.

Помочь по итогам этой войны Украине гораздо важнее, чем помочь России. Потому что Украина за эти два года показала фантастические примеры мужества, достоинства и состоявшейся нации. А Россия показала пример какого-то феноменального провала и фиаско.