“Меня ненавидит масса людей”: откровенный разговор с Лаймой Вайкуле

Героиня сегодняшней программы “На грани” телеканала FREEДOM не нуждается в представлении — Лайма Вайкуле. В беседе с Ксенией Смирновой легендарная латвийская певица поделилась своей болью за украинцев, своим отношением к россиянам и рассказала о своей современной Латвии.

https://www.youtube.com/watch?v=HXNxcS33pOE

“Страх в них вселился”

— Я хотела бы начать со своих эмоций. Мы из Украины ехали два дня. Мы въехали в Литву, было раннее утро, остановились с ребятами выпить кофе. И мы все замерли, смотря на небо, потому что увидели след от самолета. Казалось бы — просто след от самолета. Но для нас это ощущение мирной жизни, мы снова ощутили этот вкус. В вашей Латвии, конечно, следят за новостями из Украины, к тому же ваша страна приютила множество украинцев, то есть информация исходит и от очевидцев этой войны. Наблюдается ли у жителей Латвии переосмысление, что такое ценность мирной жизни?

— Начнем с того, что раньше мы часто говорили: как здорово, какая у нас прекрасная жизнь, мы не пережили войну. И казалось, что это никогда не может случиться.

А сегодня, мне кажется, нет такого человека, который не понимает, что идет война. Да, на нашу голову бомбы не падают. Но мы так близки были все друг с другом, всю мою жизнь. Вот вы ехали двое суток. А самолетом — 1 час и 10-20 минут. И мы не раз летали.

И хоть и говорят, что многие устали от войны, начинают заниматься своими делами, — я никогда об этом не забываю.

Конечно, очень многое изменилось. Например, у меня нет желания наряжаться. Все иначе, все стало другим цветом. Люди сейчас выглядят другим цветом. Раньше все были хорошие. Ну, был какой-нибудь один негодяй. А сейчас смотришь: один — жадный, один — болтун, третий — еще что-то.

Вот я не могу молчать. Я не понимаю, почему я не могу высказать свое мнение. Я говорю то, что я думаю. И мне не кажется, что я делаю что-то сверхъестественное. Мне наоборот странно, когда я замечаю по знакомым людям (которые больше живут в России, чем где-либо), что они зажались, стали с опаской разговаривать. Страх, страх в них вселился. Вот для меня это любопытно. Потому что, как я не верила, что будет война, так я и не верю, что человек не может говорить то, о чем он думает. Вот это я стала замечать с началом войны.

Сейчас им, наверное, нельзя быть со мной рядом. Если кто-нибудь сфотографирует, они уже будут считаться неблагонадежными [в России]. Это как в Советском Союзе: с тем можно говорить, а с тем не стоит. Те уезжают за границу, значит, с ними не надо общаться, потому что это плохо, это повлечет за собой неприятности.

Вот я в себе этого никогда не чувствовала. Я со всеми встречалась, с иностранцами общалась. Чувство свободы у меня внутри.

— Я такую же ситуацию наблюдала недавно в Грузии, когда общалась с россиянами, которые выехали из РФ. И чувствуется, как они эти страхи увозят с собой в другие страны. И для меня страшно осознать, что это какой-то неизлечимый процесс, замкнутый круг. Даже если они выедут в другую страну, они не изменятся, они останутся такими же закрытыми, закапсулированными людьми, которые не имеют своего мнения и не готовы не то, что постоять за свою страну, а здесь, в другой стране, постоять за себя и за свои права. Я ошибаюсь?

— Это двояко. Вспомните 1990-е. Все говорили, что думали, что хотели. Человек может приспособиться к любой ситуации — и во что-то поверить, и чего-то испугаться, и с собой унести это.

— Но тогда за это не наказывали, была гласность, Перестройка.

— Значит, человек так устроен. Если не наказали — значит, вот так, а наказали — будет иначе. Значит, человеку надо, чтобы им управляли, но хорошо, если управляют правильно.

— А вы в своих размышлениях пытались себя поставить на их место и понять причину, почему они такие? Вот если бы вы жили в России и остались там, вы были бы настолько же открыты, настолько комуникабельны сейчас со СМИ?

— Я бы уехала сразу. Моментально. Но это тоже от характера зависит. Я упрямая, Овен и очень свободолюбивый человек. Это было с детства, это мой характер. Я не могу навязывать кому-то быть таким же. Я для себя [еще в СССР] решила, что если я буду невыездной, то моментально уеду, эмигрирую.

Когда меня Министерство культуры отправляло на конкурс в Братиславу, то я говорила, что не поеду, я не хочу никакие конкурсы, я не люблю соревнования. Но когда оказалось, что я невыездная, я подумала: нет, я обязана поехать и выехать из этой страны. И я выехала, и получила Гран-при на этом конкурсе, и двери открылись. Это характер. Я терпеть не могу слова “нет”. Почему люблю Японию? Наверное, потому что у них нет слова “нет”.

— Но в то время сложно было отстоять свои рамки, свои свободы хотя бы в той сфере, в которой творили вы — в шоу-бизнесе. Но вас не сломили. Все-таки вам благоволили, вы оставались в топах. При любых сменах режима вы отстаивали свою позицию. Значит, есть инструменты противодействия?

— Есть, конечно. Один из инструментов — вообще закрыться от всего, не впитывать в себя ничего того, что тебе хотят навязать. Я имею в виду советское время. Я не смотрела, не слушала, не верила, и на меня вообще никак не действовало то, что говорили в советское время.

Я очень хорошо помню, как [в США] осуждали войну в Афганистане. Меня это не очень волновало тогда, но я помню, как американцы осуждали свое правительство, что сначала был Вьетнам, потом Афганистан. Люди осуждали свое правительство, что оно ввязалось в это, что они отправляли своих ребят туда погибать. Мне казалось так нормально, что они говорят то, что думают.

Вот сегодня в России никто не может ничего сказать. И это непривычно. Это странно.

— Вы тогда не интересовались политикой, то есть вы поняли, как говорят, что если вы не интересуетесь политикой, то политика заинтересуется вами?

— Да, именно. Тогда меня не волновало это особо, это где-то далеко. А сейчас это под носом, близко. И происходит с людьми, которых я знаю. Поэтому совсем другой интерес. И через этот случай ты начинаешь реагировать на все, что происходит в мире. Наверное, человек так устроен, что пока его не коснется… Ну, кроме редких исключений особо храбрых, умных людей, которые реагируют на это, несмотря ни на что.

И сегодня я уже слышу все, что происходит в мире. Но благодаря этой войне, которая у меня под носом.

“Со мной не разговаривает масса людей “

— Мы, журналисты, ведем информационную работу, но не всегда удается пощупать ее результаты. А вы чувствуете свою ответственность за каждое слово, которое вы говорите, доносите до своей огромной аудитории? И вы можете за эти полтора года войны оценить, ощутить результат своей работы?

— Я могу ощутить свою работу — со мной не разговаривает масса людей. Меня ненавидит масса людей.

Но, во-первых, когда я говорила, я не думала, что я это делаю для того, чтобы на кого-то повлиять. Я просто высказала свое мнение. Я не думала о том, что я сейчас делаю важную работу.

Есть люди, которые со мной согласны. Сейчас больше людей, которые мне говорят хорошие слова, чем было до войны. На улице люди подходят и говорят: “Спасибо за поддержку”. Это люди не из Украины, а из России.

Очевидно, для них то, что я говорю, это какой-то огромный поступок. А для меня это просто мое убеждение. И я не понимаю, почему я не могу это говорить.

И что происходит в России сейчас — девочка нарисовала картинку, папу посадили (из-за антивоенного рисунка 6-классницы Марии Москалевой ее отца-одиночку Алексея Москалева приговорили к 2 годам колонии, а девочку отправили в детский приют, — ред.). Это сумасшедший дом. Такого делать нельзя.

И почему мне нельзя об этом говорить, я тоже не понимаю. Я не сделала ничего плохого. Я говорю о том, что делать плохо нельзя. Мы все это знали еще в детском саду.

— Вы сказали, что многие люди, знакомые даже не хотят смотреть в вашу сторону. Тогда мой вопрос строчками из вашей песни “Зачем вы меня любили, зачем вам меня не жаль?” становится неактуальным, потому что у вас нет желания это крикнуть своим обидчикам?

— Это их выбор. Раньше я даже не знала, что есть такие выборы. Мне казалось, что мы все одинаково думаем. Мы же все (во всяком случае, мое поколение) ходили в одни детские сады, у нас были одинаковые школы, и мы все знали, что хорошо, что плохо.

И когда я высказывалась, то думала, что, наверное, сейчас все будут радостно говорить — она же выражает мои мысли. Нет, так не получится. Я-то думала, что они все так же думают, как я. Просто у меня спросили — я ответила. Не спросили бы, я бы промолчала, и продолжала бы думать, что все думают так же, как я.

Нам же всем рассказывали, что дедушка Ленин… Когда я вступала в октябрята, был красивый такой значок с таким еще хорошим маленьким мальчиком. Это можно было в детском саду нам на уши навешивать. А потом мы стали всё понимать.

И в комсомол я вступала потому, что кому-то из комсоргов надо было сделать определенное количество вступивших. А мне всегда казалось, что один за всех — все за одного, поэтому: ну, раз ему надо, ну, что мне стоит. Только когда принимали в комсомол, надо было на какие-то вопросы отвечать. Я говорю: вот за это я не ручаюсь. Поэтому, если там не будут мне задавать никакие вопросы, пожалуйста, я могу тебе этот план повысить. Это все было как шутка. Вот так мы к этому относились, абсолютно несерьезно.

А остальные партийные дела — тут уже нельзя было, я тогда уже вообще все понимала. А кто вступал в партию, это были люди-карьеристы. Для карьеры это было необходимо, поэтому люди вступали. Думаю, мало кто в это верил серьезно. Наверное, те, кто испытал войну, они искренне относились ко всему этому, к этим комсомолу, партии.

Я даже думаю, что сегодняшняя развязанная война случилась потому, что люди, которые воевали, не стали бы еще раз воевать, они бы не стали это повторять. Это могли сделать только люди, которые не были в войне.

Потому что у власти должны быть люди, которые или были в войне, или вообще абсолютно молодые люди, которые жили в свободной стране. Первые бы не начали, потому что они знают, что это плохо. А новые не начали бы, потому что они хотят жить, у них вся жизнь впереди.

“Будущее делают люди молодые”

— Вы вспомнили о маленьком Володе Ульянове на октябрятском значке, который потом стал дедушкой Лениным. Все это осталось в далеком прошлом. Но почему дедушка Ленин со своими лозунгами побеждает в сознании многих россиян сегодня, в веке технологий, в веке глобализации и свободы? Ситуация дошла до такого же абсурда, как это было до 1990-х, в огромную эпоху Советского Союза. Этой тюрьмы народов, как называли СССР. Как это произошло? Почему элита или оказалась в той же песочнице с ними, с дедушкой на груди, либо уехала?

— Деньги — это большая проблема. Не зря монахи говорят, что тогда ты свободен, когда тебе ничего не принадлежит. А когда у тебя много всего, тебе надо это защищать, надо об этом думать. Богатство — это вредно.

Конечно, прекрасно, когда у тебя есть возможность поехать отдыхать, кого-то покормить, сделать подарок и чувствовать себя страшно важным, потому что даришь. Это я не о себе. Я не люблю дарить, не люблю подарки.

По-моему, у [российского политолога] Владимира Пастухова была хорошая мысль, что в 1980-е очень двинулась медицина, и люди стали жить дольше. Раньше женщина в 50 лет уже была бабушкой, а сегодня 50 лет — это расцвет. Я смотрю свои видео, и в 50 лет я лучше всего выглядела. То есть 70 лет сегодня — это то, что было раньше 50. И сегодня в 70 лет тебе кажется, что ты молодой — ты отлично себя чувствуешь, можешь бегать, ездить на велосипеде, у меня большой опыт… (Президенту РФ Владимиру Путину 7 октября исполнилось 70 лет, — ред.). Но это большая проблема для молодежи. Потому что все же самый сильный человек — это 30-40 лет. Когда он уже разумный, когда он сильный, и главное — он может, он должен делать свое будущее.

Мне кажется, что если бы у власти были 30-летние люди, то они бы думали о том, как они будут жить в 50, они бы думали о пенсиях, они бы думали бы о медицине. Они вряд ли бы кидали столько денег на какие-то ракеты и на все остальное, что может убить.

В 30 лет кажется, что ты бессмертен, и всё только для того, чтобы улучшать. Ну, у меня так было. А уничтожать — это когда тебе уже все равно [что будет дальше]. 30-летние должны решать свою судьбу. Будущее делают люди молодые.

Когда-нибудь люди будут жить до 500 лет, и 100 лет — это будет не возраст. Что тогда будем делать?

Война заставила нас задумываться о многом.

— А если говорить о культурной среде в России, о шоу-бизнесе. Вот нас, украинцев, война заставила задуматься, и в этом плане мы очень изменились. Раньше улицы того же Киева были заполнены афишами российских Аллегровых, Киркоровых, Басковых и остальных. Они у нас собирали аншлаги, соревновались с топ-певцами мирового масштаба по количеству проданных билетов. А в России та эпоха еще застыла, и нормально воспринимается 30-летними людьми. Что такое произошло в этом государстве? Почему этот “совок” в менталитете, шоу-бизнесе никак не меняется? Может, и из-за этого люди поверили в то, что им навязали, и вошли в нынешнюю войну?

— Думаю, что телевидение, опять деньги, рейтинг. Понимаете, зачем им запускать на телевидение молодых, когда они точно знают, что Киркоров собирает Дворец спорта?

Но на самом деле, это не совсем так. Очень много молодых исполнителей, совсем новых, для меня неизвестных, которые собирают стадионы. Просто их не все знают. Вот я не смотрю телевизор, я смотрю только интернет, и молодые люди только там живут. Телевидение — это для пожилых людей. И рейтинг на телевидении формируют люди уже состоявшиеся, известные, а в жизни это может быть совсем не так.

Другое дело, что они молчат, но они собирают стадионы. И молодежь их знает, у них свои кумиры. У них уже нет ни Баскова, ни Киркорова, для молодых людей они — отстой.

“Из-за непониманий происходят большие проблемы”

— Вы создали музыкальный фестиваль Laima Rendezvous Jurmala (“Лайма Рандеву Юрмала”). Я смотрела фестиваль этого года, он практически весь на латышском языке. 

— На латышском, на украинском, на португальском.

— Это тоже позиция. Это тоже влияние событий войны?

— Да. Просто люди, которые приезжают, не хотят петь на русском языке. Я, кстати, пела на русском, я вообще за то, чтобы язык не потерялся. Вот мы с вами сейчас говорим на русском — это возможность донести до грузина, туркмена, казаха, армянина, азербайджанца то, о чем мы говорим. Потому что люди ленивые: зачем я буду слушать на туркменском, латышском, английском, если я могу послушать на русском? Люди не станут переводить.

Поэтому любой язык, особенно который охватывает широкие массы, его не надо терять. Я так считаю. Мы должны понимать друг друга, из-за всех непониманий происходят большие проблемы.

А любовь, а дружба? Это все равно через язык, через переводчика не получится.

Мы что, сдались? Неправильно. Мы должны твердо стоять. Мы — нормальные люди, которые говорят правду, нам нечего стесняться. Мы говорим то, что мы думаем. А почему мы должны коверкать, пытаться через переводчика донести до грузина или иной нации то, о чем мы говорим?

Я могу говорить по-латышски, я могу говорить по-английски, но я говорю и по-русски, чтобы меня понимали.

— На Западе, в Европе много эмигрантов волны советского периода, 1990-х годов. Вы много выступаете за границей. Эмигрантская среда как воспринимает то, что вы доносите на русском языке?

— Очень хорошо, кроме Польши. В Польше было условие — петь на латышском. Пожалуйста, нет никаких проблем. Может, потому, что у меня нет проблем, поэтому я так легко к этому отношусь. Может быть.

Я понимаю, что чувствует Украина. Это другая история. Это я могу так говорить, когда могу не бояться, что пролетел самолет, когда я могу спать спокойно в своей кровати. Я — не пример, не совет для Украины. Ни в коем случае. Я не могу ничего посоветовать украинскому народу. Ничего.

— Вы — коммуникатор, а средство коммуникации — язык. Вы, выступая в иных странах, общаетесь с эмигрантской средой, которая уже априори были или остаются гражданами РФ, и они могут повлиять на свое правительство, чтобы остановить войну. У них какая позиция — у ваших зрителей, вашей аудитории на ваших концертах?

— Она моя, понимаете? Они же те, которые меня любят. Поэтому они думают, как я, и поэтому они приходят на мои концерты. Я прекрасно там работаю. Сейчас буду в Америке, у меня там будет 10 или 12 концертов. К артисту на концерт приходят те, которые нас любят.

“Надо приложить усилия, чтобы остаться в этой стране”

— В Латвии живет много россиян. Сейчас для них ужесточились правила, например, чтобы получить вид на жительство или подтвердить его, гражданство. И я слышала их возмущения, среди них много недовольных.

— Это тоже благодаря войне. Думаю, что еще бы долго никто не обратился к этим законам, к языку. Я знаю массу людей, которые здесь живут всю свою жизнь, они не знают латышский язык и прекрасно живут.

Сейчас люди, которые получают вид на жительство, я могу совсем точно не знать деталей, должны сдать экзамен по латышскому языку (согласно изменениям в иммиграционном законодательстве Латвии, граждане РФ, не сдавшие экзамен по латышскому языку, смогут получить вид на жительство лишь на 2 года, и за этот срок должны подтвердить владение языком на уровне А2, — ред.). Может быть, это в связи с тем, чтобы отсеять людей, которые не хотят интегрироваться в Латвию.

Возможно, немножко есть перегибы. Зачем бабушке 80 лет сдавать экзамен? Я тоже не понимаю. У нее есть внуки, которые будут говорить на латышском. Но это небольшие перегибы.

Сегодня надо немного приложить усилия, чтобы остаться в этой стране. Надо сдать экзамен. Я знаю людей, которые сдают его. И не видела, чтобы они страшно потели, когда учили латышский. Потому что достаточно отзывчиво к этому относятся в этих школах и на приеме экзамена.

— Вы достаточно лояльно относитесь к тому, чтобы в Латвию приезжали русские. Но по опыту Грузии: они сначала просто приезжают, потом они начинают просить, потом они начинают требовать, сейчас они уже просят, чтобы в кафе, ресторанах обязательно было меню на русском языке. Та же самая ситуация происходит и в других государствах. Когда вы так лояльно относитесь к приезду русских, вы уверены в безопасности вашей страны?

— Вот поэтому я не в правительстве. Понимаете? Вот именно поэтому. Потому что советовать хорошо, со стороны очень хорошо все видно. Но когда принимаешь законы, все видится немножко иначе.

Вот, например, если бы я была во главе страны. Нужны нам медсестры? Нужны. Берем медсестер, проверяем их, они сдают экзамен по языку, потому что еще раз повторяю — люди должны интегрироваться. Нужны учителя? Берем учителей, проверяем. Нужны архитекторы? Берем архитекторов и тоже проверяем.

У нас из страны столько людей уехало, молодежи, у нас нет никакого производства. У нас войны нет, но если чуть-чуть дальше уедете от центра, то там как будто война прошла. У каждой страны есть свои проблемы и надо их решать.

Поэтому мне кажется, что совсем неплохо было бы, если бы приезжали умные, правильные люди, и экономика бы развивалась. Но все это делать с нашими законами, сдачей экзамена и всего остального. Они выучат язык, проблем в этом нет, да, может, будут чуть-чуть хуже говорить. А их дети уже будут вообще говорить на латышском.

То есть в этой инициативе что-то есть. Германия же принимает людей. Богатая страна, но им нужны рабочие руки. Правда, у них другая сила. Они могут бороться с этим. В Латвии было бы сложнее.

“Я им верю”

— К вам много умных людей приехало, например, театральная элита. Чулпан Хаматова здесь находится. Несмотря на то, что их позиция коренным образом поменялась, вопрос в другом: не кажется вам, что слишком много внимания уделяется этим людям? Посмотрите, сколько снято фильмов, роликов и всяких показательных интервью именно о них, подавая их как героев. Мол, они уехали от диктаторского режима, их героизируют. И какое минимальное количество говорят о тех же украинцах с таким же статусом. Не кажется ли вам, что тут какой-то перекос? Вот русские — они герои, они уехали из своей страны. Но если интеллигенция уезжает, то кто будет менять всё в России? Вы говорите: давайте принимать. Но оттуда уезжают мозги, оттуда уезжают влиятельные люди.

— Хорошо, пусть уезжают деньги и мозги. Пускай все уезжают.

— Зато остается 140 миллионов держателей автомата.

— А зачем мы будем губить тех, которые думают так же, как мы? И больше того, могут влиять на умы. Там бы они ничего не сказали.

— Влияют?

— Не знаю, наверное. Потому что у каждого известного человека есть поклонники, их миллионы. И если 10, 20, 30 тысяч вдруг поверят своим кумирам, это дело. А если они будут там [в России], они не смогут говорить. Их посадят в тюрьму, и что дальше?

Я просто как человек рассуждаю. И спросите у любого украинского беженца, как тяжело оставить все и уйти. То же самое и там. Как тяжело этим людям, которые были звезды, которые имели деньги, имели свой дом, друзей, свою какую-то жизнь — все бросить, уехать в Латвию, где им говорят: а давайте, экзамены сдайте и вообще не очень-то болтайте, а здесь посторонитесь, мы вас по-русски не понимаем. Думаете, им хорошо? Им очень тяжело.

Я не сравниваю с Украиной, с людьми, которые сидят под бомбами, об этом вообще не надо говорить. Это, безусловно, пострадавшие нечестно, незаслуженно пострадавшие. Но и этим плохо.

— Я просто хочу понять, как российская интеллигенция оказалась настолько импотентной в своей стране? Да, многие из них поменяли свою позицию. Вы им верите? Они же, живя в России ранее, получается, соглашались… Взять хотя бы ту же Чулпан Хаматову.

— Я им верю. Всегда надо думать о том времени, в котором мы жили. Вот мы жили в Советском Союзе. Я не слушала, не читала, я им не верила, я жила в своем пузыре. Мы были в этих обстоятельствах. Чулпан тоже жила в обстоятельствах. Она занималась помощью больным детям (Чулпан Хаматова — один из учредителей благотворительного фонда “Подари жизнь” по помощи детям и людям до 25 лет с онкологическими, гематологическими и иными тяжелыми заболеваниями, — ред.).

— Да, я помню, давали деньги от правительства, она их якобы перенаправляла на эти цели.

— Но когда ты уже увидел это горе, ты в нем. Это как у меня было с животными (Лайма активная участница движения в защиту животных, — ред.). Я когда влезла в это, я не могла больше в цирке работать, я так много всего не могла, потому что я знала о зверствах, которые происходят.

Пока ты просто проходишь мимо — все нормально. И о Чулпан бы никто не говорил, если бы она бы не влезла в это. И ей уже надо спасать этого ребенка, который погибает, и ты уже кланяешься и делаешь все, что угодно. Но ты же не ждешь от этого правителя, что он будет плохим, она думает, что он нормальный. Да, у него власть, он крутой.

И видите, во время войны она больше не стала это делать. Она уехала от всего привычного.

— Вы активный человек, вы и на баррикады бы, наверное, пошли. В недавнем интервью касательно животных вы сказали: “Мне хочется, чтобы они испытали то же”. Речь шла о кошке, над которой издевались. И вы радикально высказались. Вот, вы сейчас пожалели элиту, которая уехала. И попробуйте это отзеркалить со стороны украинцев, когда мы видим эти зверства, эти ужасы. Как не скатиться до “жестокость на жестокость”, которая порождает цикличность, когда все накатывается как снежный ком? Вот как не ненавидеть весь народ?

— Подставить щеку тяжелее, чем дать сдачи. Вот я как раз из тех, кто сразу дадут сдачи. Но я не считаю, что я правильная. Мне бы, конечно, нравилось быть такой монашенкой, потому что это что-то божественное, когда ты можешь быть над всеми своими эмоциями. Но я не могу так, и вообще, редко кто может.

Я просто говорю о том, что люди, которые сами не стреляли, может быть, их надо все же, отделять от тех, которые стреляют. Но это легко говорить мне, я тут сижу, умничаю. А люди, которые смотрят на нас и потеряли своих детей, родных, дома, и не видят конца всему этому, они, конечно, со мной не согласны. Конечно. Я это понимаю.

“Деньги и власть — это большое испытание“

— О русской культуре. Я в интервью говорила с Артемием Троицким, что вся эта хваленая русская культура — Шаляпины, Дягилевы, Достоевские — все они провалили свой экзамен в Буче, в Ирпене, в Изюме. На что Троицкий мне сказал: ну, что вы себе идеализируете, они всегда такими были. И что такие жесткие, радикальные законы — это чтобы себя обезопасить, чтобы наше звериное не выпустить. Культура — это то, чем вы занимаетесь. Вы все еще верите в ее влияние? Это же образование, они же читали Достоевского, они смотрели балеты… И вот вам экзамен — Буча.

— Ничего они не читали. Вы что думаете, что те 20-летние, которые приехали в Бучу, читали Достоевского? Да ничего они не читали.

Другое дело, что, может, их отправляли те, которые читали — вот это другой разговор.

Но еще раз: деньги и власть — это большое испытание.

Я вспоминаю пример в связи с животными. У меня было две собачки, американские бульдоги. Они страшно любили друг друга, такая лебединая верность была. И у нас родились 15 щенков. Я, конечно, не могла их убить, они все остались, и надо было их раздавать. Во-первых, я отдавала их за деньги — не потому, что я жадная, а потому что человек, который заплатил, будет лучше относиться. Это была первая моя мысль. Вторая — я искала хозяев, чтобы они были добрые, хорошие.

Я вдруг поймала себя на мысли, что не хочу отдавать их богатым людям, вот таким богачам. Потому что собачками будет заниматься охранник или повар, а не они.

То есть быть богатым, сильным — это большое испытание.

И к войне то же самое. Эти люди себя сами так высоко вознесли, что им кажется, что все остальные… Поэтому войны происходят. Достоевский, Буча. Он даже не нюхал Достоевского. Вот, как мне кажется.

— Как вы сказали, Достоевского, скорее всего, читали те, которые послали их туда.

— А это власть. Это то, что я сказала, что собачек я бы им не отдала.

— Услышала фразу Ивара Калныньша: “Нас всегда приучали к иезуитству”. Он говорил в контексте, что говорить — одно, делать — другое, а думать — третье. Я так это поняла, чтобы остаться в профессии. Это то, что произошло в России. Как этот бич переломить? Вот точно так же, чтобы остаться в профессии, где-то прогибаются, где-то меняются, и вся эта культура, в общем-то…

— Кушать очень хочется.

— Кушать очень хочется. А потом начинаются войны. И потом те, у кого есть возможность, убегают, а те, у кого нет — идут воевать.

— Убегают те, у которых тоже ничего нет. По-разному.

Я не хочу, чтобы мы осуждали людей, которые с нами заодно, понимаете? Мне все время хочется дать аванс людям. Мне все время хочется верить, что не все потеряно.

Иначе я буду очень жесткая. Но я не такая. Я люблю людей. Не люблю дурных, но люблю людей. И получается, что я, наверное, слишком, может быть, мягкая. Ну, вот такая.

“У Латвии все будет хорошо, главное — не лезьте к нам”

— Давайте поговорим о вашей Латвии. На днях вспоминала блогера Илью Варламова, который ездит, делает туристические обзоры стран. И почему-то Латвию, впрочем, как и Грузию, как и другие постсоветские независимые государства, он видит через призму бывшей принадлежности к Советскому Союзу. Что, мол, при СССР у них было все, а теперь они, в общем-то, ничего из себя не представляют. И далее он говорит фразу, с которой у большинства ассоциируется Латвия — шпроты, “Рижский бальзам”. Но я же понимаю, что это не есть Латвия.

— Конечно, нет. Латвия — лучшая страна в мире. Главное жизненное кредо латышей — чувствуй себя, как дома, но не забывай, что ты в гостях. Вот мы всегда это соблюдаем, когда приезжаем в любую страну. В Россию ли я ездила, например, я всегда относилась к этой стране с уважением, потому что я приехала в гости, я — гость.

И я хочу, чтобы к моей стране относились точно так же. Люди, которые приезжают сюда, и этот блогер, они должны уважать.

Я общалась с внучкой нашего первого президента Латвии, которая мне говорила: наши сельскохозяйственные поля, все было на очень высоком уровне. А потом появился Советский Союз, появилась кукуруза (я образно говорю, потому что Хрущев, кукуруза), появились заводы — то есть то, что нужно было в Советском Союзе. Это было другое время, так случилось.

Мы прекрасно бы жили своим сельским хозяйством, и могли бы к нам не приходить со своими заводами. Прекрасно люди живут в Швейцарии, в Швеции. Не надо нас трогать, мы прекрасно бы жили.

Поэтому не надо говорить, что нам всё дали, у нас всё было. Ну, хорошо, случилось, дали. Потом случилась Перестройка. Новое время. К власти пришли люди, которые не знали, что такое свобода, потому что им всем было 40-50 лет, они родились, когда уже Латвия была несвободной. И, конечно, они не знали, что с этим делать, и потеряли, может быть, то, что не надо было терять. (Видите, я опять оправдываю, я все время кого-то оправдываю, понимаете?) Поэтому случилось то, что случилось. Но для истории это время — это очень короткий срок, а для нашей жизни — огромный.

Поэтому у Латвии все будет хорошо. Пусть не беспокоятся. Главное — не лезьте к нам. Вот самое главное.

— А что бы вы пели, если бы не остались тогда, давайте так скажу, певицей Советского Союза из Латвии.

— Продолжала бы петь фирменную музыку. Конечно, я хотела работать на Бродвее. Я хотела петь только фирменную музыку, американскую, английскую. Но судьба все решает. Так получилось, что в 12 лет я начала заниматься с человеком, который сказал, что мне надо петь, а я хотела быть хирургом. Потом появился Раймонд….

Это судьба, я ничего сама не решала. Хотите рассмешить Бога, расскажите ему о своих планах — это обо мне. Я ничего не планировала, я никогда не хотела быть певицей. Видите, я даже не хотела никого обидеть, а, оказывается, обидела столько людей уже сегодня.

— Раймонд Паулс — автор и потрясающей музыки к знаменитому фильму Рижской киностудии “Долгая дорога в дюнах”.

— Раймонд — гений. Гениальная музыка и фильм потрясающий. Латвия замечательная. Были прекрасные артисты в свое время, хорошее кино, прекрасный “Рижский бальзам”, потрясающие шпроты. Никто не перебил до сих пор это все. У нас замечательный хлеб, молочные продукты. У нас все хорошо.

— Я недавно посмотрела этот фильм заново, совершенно по-другому он заиграл. И сегодня эта долгая дорога в дюнах продолжается. Мы говорили об оккупации, о деоккупации Латвии. Но процесс еще продолжается. Как вы думаете, сколько мы еще будем деоккупировать себя? Как долго будет длиться эта долгая дорога в дюнах в наших сердцах, головах?

— У каждого по-своему. Но могу привести пример. Моя племянница, ей сейчас 20 с лишним лет. И я чего-то у нее спросила: а ты знаешь, что такое “ленин”? Она говорит: нет. Вот вам и ответ.

Они не знают этой истории, которую переписывают, как хотят. Они не хотят это всё знать.

И поэтому, что касается Латвии, если нам не помешают, у нас эта дорога будет не такой длинной.