Главная
Публикации
Буряты думают о независимости, но большинство подавляет в себе эти порывы: интервью с востоковедом Доржо Дугаровым

Буряты думают о независимости, но большинство подавляет в себе эти порывы: интервью с востоковедом Доржо Дугаровым

Опубликовано: 19 Дек / 2024 09:09

Доржо Дугаров — бурятский правозащитник и общественный деятель. Советник “Лиги свободных наций” по международным отношениям. Родился в 1979 году в Улан-Удэ, столице Бурятии, в семье бурятского диссидента. Востоковед, монголовед и тибетолог. Изучал международные отношения. С 2005 года — активист правозащитной организации “Эрхэ”. В 2007 году выдвигался на выборах в республиканский парламент. Во время Революции Достоинства в 2013 году выступил в поддержку Украины. Основал движение “Буряты против войны”. Живет в Финляндии. В октябре 2024 года избран уполномоченным по правам человека от бурятской нации.

Доржо Дугаров — гость очередного выпуска программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

Буряты, как и русские, любят говорить, что они не интересуются политикой, но потом политика интересуется ими

— Около 10 лет назад в интернете был мем: чудесная, красивая, маленькая бурятская девочка на вопрос, кто она по национальности, отвечает: “Я — русская”. Это был мем, его посмотрели несколько миллионов людей. Понятно, глубоких мыслей в этом видео нет. Но, тем не менее, это показательная история. А когда вы поняли, что вы — бурят, а не русский?

— На самом деле этот мем — эксцесс. Я считаю, что это аномально. Такое редко бывает. Но именно поэтому это завирусилось. Я осознал, что я не русский или не россиянин, или не советский гражданин, — в самом детстве. В моем детстве многие говорили, что мы монголы. Я считаю, что бурятская нация — на этапе формирования. Она сформировалась буквально в 1990-е годы. То есть мы самоопределились как буряты или бурят-монголы. Вернее, до 1958 года мы все назывались бурят-монголами официально по конституции РСФСР, по конституции Бурятии.

Мои бабушка и родители всегда себя называли монголами. Мне, конечно, в этом плане проще, потому что мое происхождение очень прослеживается. Поэтому мне проще себя называть монголом и самоопределяться как монгол. Но это исторический факт, что на самом деле буряты — это монголы. Ведь это собирательное название. Есть десятки этнических групп, которые по сути — монгольские народы.

— Если посмотреть по справочникам, получается, что бурятский народ живет преимущественно в трех странах: Российская Федерация, Монголия, Китай. Понятно, что в Монголии — один народ, один язык, одна религия. Как себя чувствуют буряты в Китае?

— Бурят в Китае примерно столько же, сколько и в Бурятии. Примерно 300-400 тысяч человек, включая тех, которые много столетий там живут, и одну-две волны эмиграции. И, в принципе, до недавних времен, наверное, они себя чувствовали более-менее комфортно, но последние 10-15 лет они испытывают такие же, примерно, гонения, как и в России. В особенности, насколько я знаю, ситуация ухудшилась в связи с запретом преподавания монгольского языка.

— То есть природа такая же? Максимально лишить национальной идентичности, как и с уйгурами, условно говоря.

— Совершенно верно. Может быть, не в такой жесткой форме, как с уйгурами. Тем не менее я знаю очень многих людей, которые говорили, что они — вне политики. Так же, как всегда в России говорят. Но я всегда им говорил, что однажды политика заинтересуется ими.

— А как вы сами осознали, что политикой надо заниматься прежде, чем она начнет заниматься вами? Как вы начали заниматься правозащитной деятельностью? Понятно, это после полномасштабного вторжения РФ в Украину в большей степени. Вы же могли с прекрасным образованием встроиться в систему в Бурятии.

— Скорее всего, это было неизбежно. Это традиция нашей семьи на протяжении многих столетий. Я из семьи диссидентов. Мой отец в свое время вышел из партии КПСС в конце 1960-х, в начале 1970-х, и за это пострадал. И я вырос под надзором КГБ. Это не какие-то там высокие слова. Я даже знал людей, которые следили за моим отцом с помощью наружного наблюдения и так далее. Но, тем не менее, они никогда ничего не могли сделать, поскольку моя мама была высококвалифицированным специалистом, которых насчитывалась пара человек на весь СССР.

Такого специалиста тоже слишком сильно притеснять не станешь. Но притесняли, тем не менее. Поэтому я вырос в среде, где мы не любили советскую власть. Сказывалось происхождение и так далее.

Потом уже начались процессы в самой Республике Бурятия. Есть нерешенная проблема. В 1937 году Сталин расчленил Бурят-Монгольскую республику. Отрезали округа. Часть территории просто отобрали, присоединили к Иркутску и Чите.

Проблема репрессированных народов так и не решилась.

В 2006-2007 годах российские власти проводили политику укрупнения регионов, ликвидации национальных округов. А по закону о реабилитации народов России, которые пострадали в горниле сталинских процессов, они обязаны восстановить сначала Республику Бурятия, Бурят-Монголию в тех границах и после этого нет смысла проводить какой-то референдум.

Это все проходило в жесткой форме. Запрещалось агитировать против референдума. Но можно сказать, это были вегетарианские времена, когда мы могли устроить массовый протест, целые кампании, даже когда власти ничего не могли с нами сделать. Понятно, что округа все равно присоединили, но зато мы вошли в политику.

— В вашей семье когда-нибудь хотели независимости Бурятии, присоединения к Монголии, более самостоятельного существования народа на своей земле?

— Я всегда об этом думал. Это тоже не красивые слова. Хотя я всегда трезво оценивал, что это возможно не при моей жизни. Но мы что-то должны делать, разъяснять людям. Даже в 1990-е годы можно было более-менее свободно об этом высказываться в узком кругу. Это в традициях моей семьи.

Мысль о том, что буряты могут быть независимым государством, присуща всем бурятам. И это не моя фантазия. На самом деле это так глубоко зашито в подкорке, так глубоко упрятано у людей, что они боятся этой мысли. То есть все об этом думают. Любой бурят. У обычного человека, не с очень хорошим образованием, это на уровне обиды, еще чего-то такого. Буряты подавляют эту мысль в себе.

Агентство по делам национальностей в России провело исследование, в котором есть вывод, что сепаратистский потенциал Бурятии вырос в тысячу раз.

Как образованный человек могу сказать, что такое невозможно — в тысячу раз. Не было, не было и раз — появилось. Это еще раз говорит о томм, что мысль была разлита среди всех бурят. Просто она очень сильно подавлялась.

Произошло некое соглашение с собственной совестью или собственными мечтами, то есть ты подавляешь свои какие-то мечты ради спокойствия — никто нас не трогает, ну и ладно. А если мы будем об этом говорить, нас, наверное, начнут притеснять, побьют или еще что-то. Хотя в Бурятии трудно бурятов побить, тем не менее, какие-то последствия будут. Но началась широкомасштабная война, гробы пошли, мобилизация, этот негласный договор с Москвой и собственной совестью. И тогда люди поняли, что зайца, который не будет сопротивляться, съедят.

— А может быть, это связано с религией? Такое неагрессивное отношение к собственному будущему? Все-таки буддизм, шаманизм в большей степени — это абсолютный мир. Почему мы не слышим позицию бурятских буддистских представителей религии?

— К сожалению, наши буддийские ламы в кавычках не открыто, но поддерживают происходящее. Это полностью не соответствует буддийскому учению. Монголы на самом деле были, если провести параллель, “крестоносцами” буддизма. Не то, чтобы они нападали на кого-то, но среди Тибета, Китая, Монголии монголы всегда выступали в качестве армии, войска. Это исторический факт. Также были у буддистов и околорелигиозные войны. И, наверное, мы даже слишком воинственные были.

Китай не угрожает Бурятии

— Еще давайте вернемся к стране, которой монголы много веков правили. Это Китай. Что такое китайская угроза? Часто, когда мы говорим о будущем региона, не только о Бурятии, а в целом о будущем Сибири, Дальнего Востока, бытует мнение, что Китай аннексирует, захватит, оккупирует эти территории. Откуда эта версия пошла? И насколько она справедлива?

— Этой темой, этим страхом манипулируют в Бурятии. Я понимаю, кто и зачем. Потому что так легко людьми управлять. А люди в основном не знают ни историю, ни политику Китая, идеологию в конце концов. А на самом-то деле Китай довольно-таки, не скажу, что не агрессивный, но довольно-таки дальновидный, мудрый. И захватывать то, что ему не принадлежит, Китаю довольно-таки сложно. Потому что Китай всегда пытается обеспечить сначала свои действия документом. Но у Китая нет никакой “бумажки” на владение Сибирью или Бурятией.

Угроза для Дальнего Востока действительно существует, поскольку Китай не признает Айгунский и Пекинский договоры. Это где-то 1858-1860 годы, когда после опиумной войны, тайпинских восстаний, западные страны навязали свою волю циньскому Китаю, и Россия “под шумок” сначала по Айгунскому договору прихватила то, что сегодня называется Амурской областью и Хабаровский край. А по Пекинскому трактату 1860 года она еще прихватила то, что сегодня называется Приморским краем.

До этого в 1689 году было заключение так называемого Нерчинского трактата, когда была демаркирована граница между Московским царством и Китаем. А по сути, то, что мы имеем в 1689 году — это раздел монгольского наследия.

Потому что именно в 1687 году Монголия попала в зависимость от Китая в ходе гражданской войны, Современная территория Монголии и внутренняя Монголия перешли тогда к Цинскому Китаю.

До 1687 года никаких китайцев на той территории не было, а Россия постепенно приближалась.

Китай считает, что когда он заключил Нерчинский трактат, он как бы победил. Потому что китайцы приобрели часть территории Монгольского государства и они на это в принципе даже не рассчитывали. Но им, как говорится, повезло. И они считают, что это был успех китайской дипломатии.

А уже в XIX веке когда у них по Айгунскому и Пекинскому трактатам все отобрали, то для них это поражение. И поэтому они говорят, что Нерчинский договор признают, а вот Айгунский и Пекинский, пожалуйста, давайте отменять. И поэтому они не претендуют на большее, поскольку признают, что это был раздел Монгольской империи на самом деле.

Поэтому населению Бурятии нечего бояться. До сих пор существует Монголия. Если так говорить, то для того, чтобы Китай добрался до Бурятии, сначала надо пройти Монголию. В Монголию никто не пройдет. Это признанное государство. Войну надо развязывать. Так что китайцы претендуют только на то, что они потеряли в XIX веке.

Бурятия подарила миру немало талантливых специалистов

— Вы состоите в “Лиге свободных наций”. Сейчас вы за пределами Бурятии, понятное дело. Что удается сделать? Каков у вас образ будущего?

— Я часто привожу пример современной Монголии, которая пока что сохраняет видимость демократии. У бурятов есть традиции демократии. Мы во время гражданской войны, в начале XX века, создали несколько независимых государств. Но между собой мы договориться не смогли. Тем не менее, когда изучаешь те документы, видишь, что предки создали демократическую конституцию, равные права, избирательные права для женщин, двухпалатный парламент, сменяемость власти, понятие частной собственности и так далее.

И у нас же еще очень хорошие традиции образования. Это благодаря буддизму, я думаю. Буряты предпочитают получать образование. И в этом же наша слабость. Почему? Потому что в советское время, чтобы получить хорошее образование, все-таки надо было сделать ставку на русский язык. И буряты в это слишком сильно ударились.

Бурятия — довольно развитый регион. Промышленность хорошо развита. Еще до войны она очень тесно, кстати, была завязана на Украине. Особенно наша авиационная индустрия — вертолетостроение, самолетостроение. В соседней Монголии, которая является развитым государством с устойчивой демократией, нет такой наукоемкой индустрии, как в Бурятии.

Как я уже сказал, моя мама была высококвалифицированным специалистом, которых было 1-2 на весь СССР. Она — один из создателей Глобальной навигационной спутниковой системы в конце 1960-начале 1970-х годов. Она написала программное обеспечение в те годы, еще на старых компьютерах. Эта система до сих пор применяется. У нее несколько патентов. И таких людей в Бурятии много на самом деле. Поэтому я верю в будущее Бурятии.

У нас одна девушка из Бурятского научного центра в 1990-х участвовала в создании OLED-экранов. В России сказали — нет, нам такого не надо. Тогда девушка поехала в Южную Корею, и эта технология теперь в LG, Samsung, все там применяется. То, что сегодня Южная Корея зарабатывает, могли зарабатывать в Бурятии, между прочим.

— Но как же это донести до мира?

— Мы в этом направлении довольно-таки плотно работаем. Когда началась широкомасштабная война РФ против Украины, из Бурятии выехало очень много молодых людей. Было создано дичайшее количество каких-то организаций, среди которых ”Свободная Бурятия”, к которой я приложил руку, и “Независимая Бурятия”.

Мы пытаемся работать и с общественным мнением на Западе, и с диаспорами. Важно не только на Западе показывать, что мы создаем свои национальные структуры. Мы должны стать единым фронтом и сделать привычным, чтобы нас понимали, что мы имеем права.

Как пример, можно взять балтийские страны, которые еще до обретения независимости сохранили структуру старых посольств просто. И на основе остатков своих структур, дипломатических и других, они создавали новые — такие, как Национальный дом, куда приводили людей, политиков, общественных деятелей. Вот чем, собственно, мы сейчас и занимаемся. То есть создаем структуры национального самоопределения за пределами Бурятии.

Предыдущие выпуски проекта “Люди доброй воли”: