Агрессия в русском языке — как будет происходить очищение: интервью с российским филологом Гасаном Гусейновым

Гасан Гусейнов — советский и российский филолог.

Родился в 1953 году в Баку. Окончил филологический факультет Московского государственного университета (МГУ). Преподавал в университетах Дании, Германии, США. Ведет аналитическую колонку на темы политики, языка и культуры на сайте радио RFI (Международное французское радио). Изучает влияние политического режима и персональное влияние президента России на русский язык.

За утверждения об использовании языка для разжигания агрессии, ненависти и манипуляций был уволен из московского университета “Высшая школа экономики”.

Гасан Гусейнов — гость программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

— Начнем с темы, как современный русский язык насыщается агрессией. В одной из своих статей вы пишете, что почувствовали войну за много лет, еще до 2014 года, когда в публичном употреблении появились слова с нотками милитаризма, агрессии.

— Да, это произошло до 2014 года. Но это связано не только с бывшими республиками Советского Союза. Это чрезвычайно популярный дискурс в разных мировых языках — и в английском, и в немецком, и во французском — времен мировых войн.

Например, когда мы обсуждаем какую-то тему, можем сказать: “Мы вступили на минное поле”. Или когда спор, полемику называем “война”, используем слово “атакуют”.

Для многих людей вообще область речевого поведения оказывается чрезвычайно агрессивна или располагает их к агрессии. Потому что в реальной политической жизни эти люди ничего не могут сделать.

Чем меньше вы можете добиться чего-то с помощью языка в политике, тем больше у вас язык насыщается агрессией. Это общее явление. Но в русском политическом языке оно оказалось губительным.

Потому что на протяжении первых десятилетий после распада СССР обретение свободы воспринималось как некое зло, а потеря территорий, изменение географической карты воспринималось как рана, нанесенная стране. И это, конечно, отразилось на языке.

— А кто больше всего эту рану бередил? Журналисты, писатели, ученые, публичные деятели?

— Это исследовательский вопрос. Его надо изучать, чтобы взвешивать ответственность тех или других людей за то, что целые общества становятся на путь войны. Ответить с кондачка на этот вопрос не получится.

Но можно сказать о рамочных условиях, откуда этот язык взялся, и кто его транслирует. Есть выдающийся девиантолог, исследователь криминального поведения Яков Гилинский. В его работах речь идет о слиянии государственной машины с криминалитетом, с преступным миром. И вот мы сейчас наблюдаем эту срощенность уголовной среды и власти: та же банда Пригожина (главарь частной военной компании “Вагнер”, — ред.), все его “зэки” и Путин — это же люди одного круга.

Это слияние шло с 1920 х годов и сейчас пришло к своему торжеству. Сейчас мы наблюдаем торжество этого мира.

И когда мы ищем ответственных за это, мы должны также ответственных искать и в интеллигенции. Потому что интеллигенция оформляет антураж всего этого, приемлемость этого для других людей. И мы видим, что, с одной стороны, есть люди, которые бросают бомбы, ракеты, посылают солдат, а с другой стороны, есть всякие с подвижными языками Скабеевы, Соловьевы, Симоньяны и другие, которые обслуживают этот процесс, бомбят народ своими манипуляциями. И эта сцепка необычайно прочна.

— Да, если однажды глава России Путин позволил себе языковое бесстыдство, публично сказать “мочить в сортире”, то рано или поздно это бесстыдство выросло в войну. Почему эти низы, низовой язык не только прорвался, но и прижился? Путин очень часто использует выражения, которые будто бы он услышал на кухне в той своей коммунальной квартире.

— Здесь надо смотреть с двух сторон. Одна сторона — культ простого человека, простота. Мол, простой человек знает цену жизни. Простой человек не обманет, простой человек честный и хороший.

Но простой человек хорош только потому, что им можно манипулировать. Его сознанием легко манипулировать, постоянно взывая к его культу самого себя. И это очень успешно делается, мы это наблюдаем.

А другая сторона заключается в заголении, в похабном поведении. Всякое оголение, всякая откровенность бывает приятна человеку, который хочет простоты. Он не хочет усложненности.

Он в сложном видит ложь, а в простом видит правду.

Но любой человек, если он не совсем дурак, понимает, что жизнь устроена сложно. Сложно устроено общество, сложно устроена отдельная вещь. Но он видит в сложности ложное, и этим искусно пользуются манипуляторы.

Украина еще с 1990-х годов тоже стала жертвой примитивизации со стороны России. Российские политики, начиная с Ельцина, постоянно поддерживали точку зрения, что Украина — не настоящее государство, это такая случайность. Они просто отпали от нас. Такое вредное как бы государство, которое на самом деле является частью России. И этот упрощенный образ существовал и на Западе — и у Меркель, и у Шредера. Он до сих пор существует у очень многих в Германии, в Европе.

Этот взгляд распространен благодаря упрощению исторического процесса через манипуляции. Те же глупости, которые говорил Путин, что Ленин создал Украину, что никакой Украины не существует, языка украинского не существует, — это тоже манипуляция, это оголение его исторического невежества.

— Многие языки прошли этот путь. А были ли примеры очищения языка от войны, от колониализма, от имперства?

—Здесь есть две проблемы. Одна проблема состоит в том, что стремление очиститься и избавиться от прежнего исторического опыта — это вещь хорошая, но очень мало реализуемая. Или реализуемая только под большим давлением извне.

Возьмем, к примеру, Германию, немецкий язык. В Германии буквально каждый год выходят новые исследования о том, как менялся язык с 1945 по 1955 год. Известна книга Клемперера “Язык Третьего Рейха” и его дневники, которые он вел во время войны. Клемпер — романист, который чудом выжил благодаря жене, которая была немкой. Вот он записывал в дневнике свои наблюдения и сразу после войны написал книгу о языке Третьего рейха.

Но гораздо более дифференцированные, сложные, богатые выводами исследования появились только недавно. Примерно 15 лет назад Гайдурн Кемпер выпустила словарь общественного языка Германии с 1945 по 1955 год, она показала, что в немецком языке было два основных дискурса. Один — собственно, нацистский. Другой — как это ни странно, дискурс внутреннего сопротивления этому нацизму. Потому что мы должны помнить, что были не только Гитлер и Геббельс, но были Вилли Брандт и Генрих Белль, которые вырабатывали другой язык. То есть за счет внутренних ресурсов проходило даже не столько очищение, а вернее сказать — обогащение языка.

В Германии была большая разница в подходе к языковой политике в разных зонах оккупации (после 1945 года Германия была разделена на 4 оккупационные зоны, — ред.). В советской зоне происходила советизация языка, которая использовала многие нацистские формы именно для того, чтобы манипулировать людьми. А в американской, французской и британской зонах оккупации были свои подходы. Этот опыт имеет недостаток — носители немецкого языка очень долго не получали собственной политической субъектности. И было такое движение маятника. Мол, вот мы до этого были в тени Америки, были проамериканскими, а давайте-ка мы станем пророссийскими. И Шредер ввел Путина в Германию, в немецкое общественное мнение.

И еще одна чрезвычайно опасная вещь. В ходе денацификации Германии укрепилась роль английского и французского языков. Это плохо отразилось на немецком, например, научном языке. И даже сейчас в математических, физических журналах Германии не принимают статьи на немецком языке. Эта открытость англоязычному, американскому миру привела к тому, что ученикам гимназий некоторые книги по математике, физике учителя предлагают читать сразу по-английски. И научный немецкий язык постепенно скукоживается. А это приводит, в свою очередь, к некоторому всплеску национализма. Мол, почему мы в Германии должны это всё читать только по-английски?

Еще одна вещь. В период национал-социализма немецкий язык предлагал себя другим германским языкам в качестве главного. Вот как русский язык назвали государствообразующим в Российской Федерации, таким был и немецкий язык. Однако после Второй мировой войны, например, датчане, язык которых очень близок к немецкому, дегерманизировали свой язык. Они даже изменили алфавит, изменили написание существительных — которые в датском, как и в немецком языке писали с заглавной буквы, стали писать со строчной. Немцы ответили на это очень разумно. И когда под контроль Германии перешли северные земли, где было довольно большое датское меньшинство, то они получили все права, в том числе право на изучение датского языка. Датский язык изучают на севере Германии, в том числе и немцы, а не только датское меньшинство. Потому что для них таким образом открывается еще и датский рынок труда, образование и так далее.

— И с другой стороны должна быть иммунная реакция общества. Помню, более пяти лет назад один немецкий католический иерарх употребил словосочетание “дегенеративное искусство”. И на то была мгновенная реакция общества, СМИ. А может ли быть когда-нибудь в России, что если кто-то употребит слово “бандеровец”, то российское общество так же резко будет реагировать, что так нельзя?

— Чтобы такая реакция была возможна, нужно несколько десятилетий соответствующего школьного образования. Вы не сможете добиться такого результата, пока в языке школьных учителей слово “бандеровец” совершенно нормально звучит.

Но еще хуже, когда на протяжении многих десятилетий такой спектр значений привязывается к обычному слову, исторически не являющемуся сленговым. Потому что “бандеровец” — это советский исторический сленг, такой политический жаргон. Но слово “украинец”, или слово “еврей”, или слово “татарин” не является носителем отрицательного содержания. А сейчас мы столкнулись с ситуацией, когда несколько поколений людей привыкло предавать этим словам политически неприемлемое содержание.

Так же было в 2008 году, когда Россия напала на Грузию с дальнейшей аннексией грузинских территорий. И тогда вдруг слово “грузин” приобрело политическое значение. Услышать, что кого-то задержали на улице, потому что он грузин, не вызвало протеста. Потому что в то время власти надо было представить именно грузин в качестве агрессоров. “Это они хотели напасть, это они. Мы только их удержали от этого нападения”.

И тогда появился термин “принуждение к миру”, а не миротворческая акция. Вся мерзость этого политического языка состоит в том, что он берет обычное слово “мир”, обычное слово “принуждение”, соединяет их вместе и дальше происходит, что Россия ничем плохим не занималась, она занималась “принуждением к миру” грузин.

Поэтому, чтобы слово “бандеровец” в русском языке воспринималось как сигнал о переходе на неприемлемый уровень дискурса, для этого должна быть проведена огромная работа. И это путь, до которого пока еще очень далеко. Нужно понимать, что Россия на протяжении Российской империи, потом Советского Союза занималась деукраинизацией завоеванных западных территорий, депортировала украинцев, лишала их украинского языка. Чтобы все это изменить, нужно много времени, нужны образовательные усилия нескольких поколений, двух-трех поколений. Мы до этого точно не доживем.

— Вы упомянули отношения немецкого языка с соседними. А если говорить о русском языке. Он настолько сейчас токсичный в свете событий, что, кажется, он не может быть в нормальных отношениях с соседями. Вот какие эти отношения могут быть?

— Все таки важно, что говорят на русском языке — врут или правду говорят. Важно содержание высказывания. И сейчас очень много слушаю передач из Украины — на украинском языке, но и на русском языке тоже.

Идет изменение политики украинских медиа, так сказать, перехват русского языка, как нормального и достойного, у российских массмедиа. И это, мне кажется, очень правильно. Здесь важно выйти из тени врага, перестать воспринимать это как язык врага.

Ваш вопрос касается языков двух типов. Один тип — это языки самой Российской Федерации и коренных народов РФ. Здесь на протяжении путинского правления совершены решающее преступление против этих языков. Русский язык был объявлен государствообразующим, и тем самым он оттеснил другие языки от системы образования. Это губительно скажется в дальнейшем на очень многих людях в России и губительно скажется на отношениях России с более крупными странами-соседями — с казахстанцами, узбекистанцами и так далее.

Академики, работники массмедиа, просто культурные люди не смогли воспротивиться превращению русского языка в орудие подавления других языков и народов. И это приведет к тому, что языком общения между этими народами и самой Российской Федерацией перестанет быть русский.

Например, мы видели как во время визита в Литву на площади в Вильнюсе президент Литвы и президент Украины говорят, соответственно, на литовском и на украинском языках. Но имперское русское сознание спрашивает: как это так, почему вы не говорите по-русски, вы же оба можете говорить по-русски? Вот мы увидели, как будет выглядеть разговор украинцев и литовцев без русского посредничества. Мы увидим это и в Средней Азии, в Центральной Азии и на Кавказе. Там или будет новый язык-посредник или будет много переводчиков.

Тут главное не попасть в тень врага и не думать, что все говорящие на русском языке — это путинские прихвостни, чекисты, какие-то солдаты-убийцы. Это все-таки не так.

Да, языковое сообщество находится сейчас в глубочайшей пропасти. И страшно ослаблено интеллектуально, эмоционально. Но есть среди носителей русского языка — и русских, и не русских — совершенно нормальные люди.

— Еще до полномасштабного вторжения мы сидели с моим знакомым украинским чиновником в кафе в Киеве. Он прекрасно говорит по-русски. И тут ему звонит коллега из Молдовы, который тоже прекрасно говорит по-русски. Но они разговаривают — на английском языке, даже на уровне личностного общения. Два чиновника — украинский и молдавский. Если украинец и литовец, украинец и молдаванин поймут друг друга на английском, почему в России сокращается изучение иностранных языков?

— А кто в России занимается культурной политикой? Это либо люди с каким-то остаточным советским опытом, либо люди, которые на этот опыт молятся.

А в чем состоял советской опыт? Зачем вообще изучали иностранные языки? Во-первых, чтобы внушить отвращение к этим иностранным языкам. Второе — обеспечить минимальный уровень общения с приезжающими иностранными туристами. Абсолютно не было установки, что нужно изучать иностранный язык, чтобы в дальнейшем самим путешествовать, получать образование за рубежом.

Поэтому, ну, чего еще ждать от убогих? Они будут сокращать объем изучения иностранных языков еще и потому, что они уверены, что говорить хорошо на иностранном языке — значит, делать первый шаг к предательству.

Если ты можешь хорошо устроиться на Западе, значит, ты обязательно предатель, который свои скрепы бросил дома, убежал и стал служить чужому миру за подачки.

Люди, которые сегодня в РФ принимают решения по языку, по культуре и так далее быстрыми шагами приводят эту страну, это общество к деградации. У них нет никаких рациональных соображений, кроме как “не пущать”.