О театре в РФ, опыте беженства и работе в Германии с украинскими актерами: интервью с российским режиссером Анной Демидовой

Анна Демидова — российский театральный режиссер. Родилась в 1986 году в Москве. В 2014 году окончила Институт современного искусства. Руководила независимым театром Urban Forest Echo в Москве. С первого дня полномасштабного вторжения России в Украину вышла на антивоенные митинги. В марте 2022 года, опасаясь преследований российских силовиков, уехала в Берлин.

Сегодня Анна Демидова — гостья программы “Люди доброй воли” телеканала FREEДOM.

Ведущий — Сакен Аймурзаев.

“Когда началась война, мне казалось, что против будут все”

— Вы уехали из России в 2022 году, а почему не уехали раньше?

— Это трудный вопрос. Просто Россия — страна, в которой я родилась, в которой прожила большую часть своей жизни. И хотя я была в корне не согласна с тем, что происходит последние 20 лет, но мне все время казалось, что есть шанс что-то поменять, и что все зависит от людей и от меня, в том числе. Возможно, это какое-то очень нереалистичное представление о жизни, но почему-то у меня оно было таким.

— Просто в 2014 году Россия аннексировала Крыма, захватила часть Донбасса, и уже в Москве были митинги. И после этого власть ужесточила свое отношение. И все равно вы держались.

— Для меня внутренним поворотным моментом стали митинги в поддержку Алексея Навального в 2021 году, когда он вернулся в Москву и был арестован. Несмотря на то, что они были очень масштабными, и много людей в них участвовало, но они ничего не изменили. Все как-то бесславно свернулось. И появилось ощущение такого бесперспективняка.

А когда все произошло 24 февраля 2022 года, мой первый импульс был выйти на Пушкинскую площадь в Москве и кричать “Нет войне!” В этот раз вышли даже те мои друзья, которые никогда не выходили. Это был стихийный митинг. Люди просто вышли, потому что они так чувствовали.

И с 24 февраля я выходила каждый день. Каждый день становилось сложнее, потому что было все больше и больше полиции на улицах.

И все сложнее было координироваться. Были Telegram-чаты, которые координировали эти протесты, как “Весна”, например. Они, допустим, пишут: мы собираемся в такой-то точке, около такого-то памятника. И ты еще не успеваешь туда прийти, там уже все закрыто полицией. Полиция сидела в этих чатах, и они знали обо всем, что происходит. А если полиция забирает в участок, то никогда не знаешь, что там будет происходить.

Я сделала свою низовую инициативу, я очень следила за безопасностью. Сначала я в свою группу добавляла только тех людей, кого я знаю лично: своих друзей, тем, кому я могу доверять. Но эта группа в течение нескольких дней начала расти в геометрической прогрессии. Потому что люди, которые там были, приглашали своих друзей и так далее. И в какой-то момент полиция начала приходить в дома к тем людям, которые были в этой группе. Я уверена, что никто из сотрудников полиции в саму группу не попал. Но существуют камеры слежения, и если твое лицо засветилось где-то, то тебя могут найти.

А 4 марта ввели закон “о фейках” (запрет на дискредитацию российских вооруженных сил, — ред.). И если ты что-то говоришь против российской армии, то тебя могут арестовать и посадить. А если ты что-то организовываешь — это до 15 лет лишения свободы. И в этот момент я перестала чувствовать себя в безопасности, потому что я поняла, что рано или поздно это может произойти, и если я попаду в тюрьму, то никому от этого лучше не станет. И я ничего не смогу сделать, ничего не смогу поменять, и я буду заблокирована в своих действиях (6 марта 2022 года Демидова покинула Россию, — ред.).

— В этом движении первых недель много ли было людей вашего круга, театрального круга, актеров, режиссеров, художников?

— Когда началась полномасштабная война, мне казалось, что все же выйдут, все же будут против такого, такого не может быть. И что ни один человек в моем окружении не будет это поддерживать. Оказалось, что это не совсем так.

“Российский театр очень иерархичный”

— Есть несколько школ, в которых формировался новый театр в России — негосударственный, более свободный. Был “Театр.doc”, был режиссер Кирилл Серебренников, был Борис Юхананов, работающий на стыке эксперимента. Кто вам ближе? Или вам ближе своя школа?

— Моя школа — это я.

Проблема российского театра, что он очень иерархичный, и он в каком-то смысле отражает государственное устройство.

Любой театр, даже самый свободный, даже самый экспериментальный — это все равно иерархическая система с каким-то большим известным режиссером. А все остальные смотрят снизу вверх на эту большую фигуру и ждут, что эта фигура будет говорить, что им делать, будет определять стратегии развития и как вообще это все будет.

Мне казалось, что это неправильно. Я постоянно думала, может ли в театре инициатива исходить не только от одного человека, но от всех других. То есть горизонтальные взаимоотношения. Я часто ездила в Европу, училась у европейских режиссеров, я видела это там и думала, как это привезти в Россию. И одна из проблем была в том, что ты предлагаешь актерам и ждешь инициативу от них, а они не всегда готовы ее взять, они все равно пытаются из тебя сделать такую фигуру, которой они будут поклоняться.

— Как долго просуществовал ваш театр Urban Forest Echo, на какие деньги?

— Первый спектакль я выпустила в 2018 году, и с тех пор этот театр стал существовать, и он просуществовал до мая 2022 года. Я уже уехала, а мои ребята принимали участие в фестивале. Но после этого все тоже разъехались, и как-то это все распалось.

Что касается денег. В моих работах были очень критически настроенные к власти темы, и с такими темами очень сложно получать государственное финансирование. Я все это делала своими силами, часто использовала краудфандинг, когда люди донатят суммы на создание спектакля. Мне казалось, что раз суммы собираются, значит, люди видят смысл в том, что ты делаешь, значит, это должно существовать.

— Как вам одной было уезжать из России? Ведь ваши актеры остались.

— Очень больно было уезжать. Но я очень быстро это решение приняла. Купила билеты и уже через полтора дня должна была уехать. Я все свои вещи, всю свою коллекцию литературы отдала своим актерам. Они пришли ко мне домой, все, что хотели, взяли себе как память. И мы сделали прощальную вечеринку.

Но был интересный опыт. С кем-то мы прощались чуть ли не навсегда, а через два дня я кого-то из них встретила в Стамбуле. Там я пробыла два дня, и потом — в Берлин.

“Немецкое общество оказалось открытым”

— Как вас приняла Германия?

— У меня была открытая шенгенская виза, и я могла приехать без особых проблем. Но вопрос был, что делать после приезда, как я могу легализоваться? Я узнала, что вид на жительство можно получить в качестве артиста-фрилансера. Мне в этом помогла правозащитная организация “Солидарус”, она поддерживает людей из Восточной Европы и, в частности, из СНГ.

Я собрала обычный пакет документов. Плюс к нему у меня был документ от адвоката, что в связи с политическими расследованиями я не могу вернуться в Россию. И именно на этом основании я подаюсь в Германии сразу на вид на жительство, минуя получение национальной визы. Это все сработало.

— Как быстро вы смогли вернуться к своей прямой деятельности, к театру?

— С момента, как я села в самолет, у меня уже родилась идея спектакля, который я буду делать. И по прилету в Берлин я сразу начала думать, как реализовать свою идею. Я написала об этом во все театры Берлина. И меня очень поразила реакция. Вот в России, где театры большие, государственные, не предполагают, что кто-то может быть настолько наглым, что им напишут, у многих из них на сайтах даже нет формы обратной связи. А в Германии наоборот — все были очень открытые и отвечали практически все, 90%. Многие говорили, что нам не интересно, мы не можем ничем помочь, но есть такая-то организация, есть такая-то инициатива, есть такой театр, есть такой человек — вы можете написать. Немецкое общество оказалось открытым, реально очень, очень поддерживающим.

И я уже поставила первый и второй свой спектакль.

Первый спектакль Refugee Rave (“Рейв беженцев”) — тот, который я начала придумывать в самолете. Это восемь историй, объединенных вместе, в которых мы с артистами рефлексировали на тему беженства — что это такое, когда ты лишаешься своего дома и приезжаешь в другую страну, с какими сложностями сталкиваешься, что с тобой происходит. Мне было важно, что это был абсолютно горизонтальный проект, что инициатива будет идти не только от меня, а больше от артистов. Там восемь артистов, и у каждого есть своя история.

А артисты из разных стран: из Украины, из России, из Италии, из Румынии. Мы получили финансирование под этот проект (я выиграла гранд). Мы его показали, поучаствовали в двух фестивалях и планируем в следующем сезоне продолжить его играть.

А на второй спектакль — “Маленький принц”, меня уже пригласили как режиссера в театр, но продакшн уже был не мой, а этого театра.

“Не все могут признать, что вся предыдущая жизнь была ложью”

— А ваше общение с украинцами в Германии? Не всегда получается общение с теми, кто из России уехал в Европу. И не понятно, уместно ли сейчас что-то делать вместе.

— Я работаю с украинцами, поэтому, естественно, что это возможно (в спектакле “Рейв беженцев” задействованы шесть актеров из Украины, — ред.). В Берлине очень много украинцев, очень большое количество артистов из Украины. И в целом мы прекрасно общаемся.

Я знаю, что у многих моих коллег из России как бы возникает этот вопрос, и они думают, что украинцы не хотят с нами вообще сотрудничать. Мне кажется, тут очень важно просто быть человеком и быть открытым.

У театра очень много терапевтического потенциала, который мы не всегда используем. Театр — это очень человеческое искусство, это о человеке, это сделано человеком для человека.

И много излечивающего в процессе самих репетиций, для тех, кто в них задействован. Когда мы создавали спектакль об опыте беженства, то в процессе обсуждали большое количество тем. И так как у меня в команде большинство ребят из Украины и немножко было из России, налаживать этот контакт не всегда было легко. И как люди открываются. Я думаю, что для каждого из участников эти процессы были очень терапевтичными.

И для зрителей тоже, когда они приходят на спектакль. Мне кажется, мы очень удачно сделали — через 8 историй, рассказанные разными людьми, разными персонажами, и они большую проблему просвечивают с разных сторон, с разных точек зрения. И многие наши зрители говорили, что для них это тоже была терапия.

— Есть какие-то духовные, исторические причины, из-за которых Путин начал эту войну, а россияне ее допустили?

— Одна из больших проблем — у очень многих россиян имперское сознание. И очень часто мы сами это не замечаем, потому это что-то то, что ты впитываешь с воздухом.

У меня была большая привилегия, что я достаточно много путешествовала, и у меня много друзей из разных стран, и у меня есть возможность посмотреть на Россию не только изнутри, но и снаружи, со стороны.

И еще одна проблема — опыт Советского Союза или Российской империи никак не критикуется в России, не рассматривается с точки зрения других стран, которые находились под гнетом империи.

И я бы хотела показать такое, что бы подсвечивало эту проблему и показало бы другой взгляд, что другие люди думают. Но тут возникает вопрос: а готов ли другой человек это воспринимать, это услышать, или он скажет — нет, мне это не надо знать?

Потому что не все могут признать, что вся предыдущая жизнь была ложью.